Впрочем, между «друзьями» были явственно видны различия. Болгары и чехи демонстрировали тогда самое теплое отношение к русским братьям. Румыны, наоборот, подчеркивали особый характер своей позиции, прежде всего в мелочах. Остальные держались ровно, лояльно.
Во всем этом сложном переплетении взаимоотношений только Хрущев, казалось, оставался самим собой. Он бродил по пароходу, и всегда его сопровождала толпа, почтительно державшаяся на расстоянии. А Никита Сергеевич, не обращая на нее никакого внимания, вступал в разговоры и с Кадаром, и с Живковым, и с простыми матросами. Им он любил рассказывать свои нескончаемые истории, на удивление незамысловатые и даже примитивные, как какой-нибудь старый дед в деревне на завалинке или бывалый матрос в кубрике. «Гляжу, — вспоминал секретарь делегации Н. И. Моляков, — на носу толпа матросов собралась. Это значит, Хрущев свои байки рассказывает. Подхожу и слышу:
— Во время войны с японцами в тысяча девятьсот пятом году русским флотом командовал князь, которого все недолюбливали. Он не знал дела, но с моряков драл три шкуры. А его заместитель был наоборот — человек добрый и знающий морскую службу. Но вот пришло сообщение, что японцы потопили флагманский корабль и оба, командующий и его заместитель, погибли. Весь флот скорбил по заместителю и радовался, что утонул князь. Затем пришло второе сообщение — в нем говорилось, что кое-кому с затонувшего флагмана удалось спастись. Среди них — командующий, а вот его заместитель утонул точно. И я вам скажу, что говорили тогда простые матросы. Они говорили: „Мы знали это, потому что золото тонет, а дерьмо плавает“».
По вечерам, за ужином, хорошенько выпивали, и начиналось веселье. Большей частью крутили кино, а один раз даже смотрели концерт художественной самодеятельности экипажа «Балтики». Сияющий Хрущев сидел в окружении руководителей других социалистических стран и горячо аплодировал. Только Георгиу-Деж сохранял каменное лицо и медленно прикладывал одну ладошку к другой.
После этого ходили друг к другу в гости и продолжали пить. Тут самым стойким партнером у Хрущева оказался Кадар. Одна помеха была в их дружбе — Кадар плохо говорил по-русски, а когда выпивал, собеседником уже быть не мог. Тогда Хрущев переключался на Живкова. Тот хотя и считался не столь сильным бойцом по части выпивки, но с ним можно было поговорить.
Глядя на руководителей, пили и гуляли советники, охмуряя в барах и салонах «Балтики» стюардесс, машинисток и официанток. Случались и короткие романы. Правда, мидовцы вели себя осторожно. Сам Громыко в гулянках Хрущева принимал участие только в случае крайней необходимости. И косо смотрел на тех своих сотрудников, которые, по его выражению, водили дружбу с бутылкой.
12 сентября, миновав мыс Корнуолл, «Балтика» вышла в открытый океан. Погода исправлялась, и во всю сияло солнце. Но дало себя знать тяжелое дыхание океана. Упругий ветер срывал с волн белые шапки пены, а сами волны мерно раскачивали маленькую «Балтику». Это был еще не сам шторм, а отголосок разбушевавшейся стихии на далеких северных широтах.
Берега Англии скоро скрылись. Минные тральщики сопровождения повернули домой. Но «Балтика» не осталась одинокой в океане. Всем советским судам в Атлантике был дан приказ изменить курс и находиться на всякий случай вблизи парохода. Поэтому нет-нет да и попадались на глаза Хрущеву то танкер «Черновцы», то «Белгород» — всем им Хрущев слал приветственные телеграммы. Очень он любил этот ритуал.
Здесь, на выходе в Атлантику, было получено сообщение, что американское правительство, руководствуясь интересами безопасности Хрущева, решило ограничить его пребывание в Америке строго рамками района Манхэттена в Нью-Йорке. Никита Сергеевич отреагировал удивительно спокойно.
— Я ждал этого, — сказал он. — Американцы меня боятся. Они чувствуют правду и силу нашей позиции. Вот и хотят оградить народ от встреч со мной.
Однажды Хрущеву сказали, что около «Балтики» появилась неопознанная подводная лодка. Хрущев, который редко расставался с биноклем, сразу же навел его на субмарину и уверенно определил — американская.