Три дипломата молча стояли, понурив головы. А Громыко продолжал бушевать:
— Вы что, не умеете простой Записки в ЦК написать? Дожили! В Африке вам даже работу третьего секретаря доверить нельзя. Пишите!
И начал диктовать:
— По информации, полученной из различных источников, американские империалисты тайно готовятся к проведению мощной серии ядерных испытаний с целью отработки и создания новых современных систем оружия массового уничтожения. Подчеркните, что милитаристские круги США давно уже носятся с идеей создания нейтронной бомбы. А на женевских переговорах хотят выторговать для себя право проводить ядерные взрывы под землей.
— Еще лучше, — немного подумав, продолжил он, — начать с общей оценки международной обстановки. Скажем, так: народы мира являются сейчас свидетелями возрастающей агрессивности политики США, которые вовсю раскручивают маховик своей военной машины. Дело дошло до того, что они прибегают к угрозам развязать войну в ответ на заключение мирного договора с Германией. Такой заход нужен. Их эквилибристику на женевских переговорах поподробнее расписать. А потом уже сказать — перед лицом этих фактов Советское правительство считает себя обязанным принять необходимые меры, чтобы Советский Союз был в полной готовности обезвредить любого агрессора, если бы он попытался совершить нападение. — И закончил: — Вот так надо писать. Идите и работайте.
Тут надо бы добавить, что записывать за Андреем Андреевичем приходилось слово в слово. Память у него была цепкая и, не дай Бог, чего упустить — полетят головы.
Через день, 6 июля, Новиков направил министру полностью переработанные в соответствии с его задиктовкой проекты Записки в ЦК и Декларации Советского правительства. Там все еще оставалась фраза о том, что в Советском Союзе разработан ряд новых ядерных устройств, которые требуют практической проверки. Такая проверка должна быть проведена безотлагательно.
Громыко чуть-чуть подправил документы, «порисовал», как он любил говорить, и отправил заинтересованным ведомствам — в Министерство обороны и Министерство среднего машиностроения. Там они надолго застряли.
А тем временем Хрущев собрал в Кремле совещание ученых-ядерщиков, военных, работников ВПК, чтобы обсудить с ними решение о начале ядерных взрывов. «Тайная вечеря», как ее назвал академик Федоров.
К этому времени логика противостояния уже привела Хрущева к принятию такого решения. Ему была нужна поддержка ученых. И он был в ней уверен. Тем более что взгляды их к тому времени существенно изменились. Если в 1958 году они довольно дружно выступали за прекращение ядерных взрывов, то два года спустя слышнее стали голоса тех, кто требовал возобновить ядерные испытания. Лейтмотив был узкопрофессиональным — время уходит, а с ним устаревают разработанные ими образцы нового оружия. Сами ученые и их труды становятся никому не нужными.
Поэтому заявление Хрущева о начале испытаний возражений с их стороны действительно не встретило. Наоборот, все выступавшие говорили о новом мудром шаге советского руководства. И только академик Андрей Сахаров прислал в Президиум неприятную записку: «Товарищу Н. С. Хрущеву. Я убежден, что возобновление испытаний сейчас нецелесообразно с точки зрения сравнительного усиления СССР и США. Сейчас после наших спутников они могут воспользоваться испытаниями для того, чтобы их изделия соответствовали бы более высоким требованиям. Они раньше нас недооценивали, а мы исходили из реальной ситуации. Не считаете ли Вы, что возобновление испытаний нанесет трудно исправимый ущерб переговорам о прекращении испытаний, всему делу разоружения и обеспечения мира во всем мире? А. Сахаров».
Никита Сергеевич прочел записку, сложил ее вчетверо и, бросив на Сахарова неприязненный взгляд, засунул в карман костюма. Когда закончились выступления, он встал, поблагодарил всех выступавших, а потом сказал:
— Теперь все мы можем отдохнуть, а через час приглашаю от имени Президиума и ЦК наших дорогих гостей отобедать. В соседнем зале нам пока готовят, что надо.
Через час ученые вошли в зал, где был накрыт большой парадный стол человек на шестьдесят — с вином, минеральной водой, салатами и икрой. Члены Президиума вошли в зал последними. После того как ученые расселись по указанным заранее местам, Хрущев выждал, когда все затихли, и взял в руку бокал с вином, собираясь произнести тост. Но тут же поставил бокал и стал говорить о записке Сахарова — сначала спокойно, а потом все более и более возбужденно.
— Я получил записку от академика Сахарова — вот она. Сахаров пишет, что испытания нам не нужны. Но вот у меня справка, сколько взрывов сделали мы и сколько американцы. Неужели Сахаров может нам доказать, что, проведя меньше испытаний, мы получили больше ценных сведений, чем американцы? Что, они глупее нас? Но Сахаров идет дальше. От техники он переходит к политике. Тут он лезет не в свое дело. Так что предоставьте нам, волей и неволей специалистам в этом деле, делать политику, а вы делайте и испытывайте свои бомбы. Тут мы вам мешать не будем, а даже поможем. Но вы должны понять, что мы просто обязаны вести политику с позиции силы. Мы не говорим этого вслух, но это так! Другой политики, другого языка наши противники не понимают. Я был бы последний слюнтяй, а не Председатель Совета Министров, если бы слушал таких, как Сахаров!