Напрасно ведущий с отчаянным видом поднимал над головой цифры, показывая, что время, отведенное для пресс-конференции, истекает. Вот счет пошел уже не на минуты, а на секунды. Они пройдут, и телевизионные станции будут автоматически отключены, но Хрущев уложился секунда в секунду.
— Спасибо за внимание, — произнес он с широкой улыбкой.
Непостижимо быстро мог менять настроение этот человек.
Через несколько часов та же тема в центре дискуссии с американскими сенаторами в Капитолии. Хрущев провел ее в стиле лихой кавалерийской атаки. Он посоветовал сенаторам подать в отставку ввиду их несостоявшихся прогнозов о крахе социалистической системы. При этом он показал на бородавку у своей переносицы.
— Бородавка здесь, я ничего не могу с ней поделать. Так и вы с социализмом. Я понимаю, — иронизирует Никита Сергеевич, — что не всегда бывает легко отказаться от старого, отживающего и перейти к новому, прогрессивному.
И с доброй улыбкой, так, чтобы уже самому непонятливому стало все ясно, говорит с обезоруживающей простотой:
— Бывает и так: вы ждете дочь, а жена родит вам сына, или, наоборот, ждете внучку, а на свет появляется внук, конечно, вы испытываете разочарование, но что поделаешь…
В зале стоит тишина. Сенаторы переваривают услышанное.
А Никита Сергеевич уже с металлом в голосе продолжает:
— Мы успешно строим сейчас коммунизм. Для нас — это наилучший строй. Мы не просим вашего одобрения. Мы хотим одного: чтобы нам не мешали.
— Еще один вопрос, — говорит сенатор Фулбрайт. — Вы убеждены, что ваша система лучше нашей…
— Абсолютно убежден, — отвечает Хрущев.
— Но что произойдет, если вдруг выяснится, что капиталистический строй лучше? Примиритесь ли вы с этим фактом или же примените силу?
— Если бы история подтвердила, что капиталистический строй действительно открывает наилучшие возможности для развития производительных сил общества и лучшей жизни человека, — а мы в это ни на копейку не верим, — то я первым проголосовал бы против коммунизма.
С опозданием вошел сенатор Джон Кеннеди, который уже начал свою кампанию за избрание президентом. Он сел в конце зала и вопросов не задавал. По неписаным правилам конгресса молодые сенаторы должны уступать старшим. Поэтому он молчал и чертил на листе бумаги какие-то каракули. По случаю судьбы они сохранились: «Чай — Водка — Если бы мы пили водку все время, мы не смогли бы запускать ракеты на Луну… Коричневый костюм — Французские манжеты — Коротышка — Толстяк, две красные ленточки, две звезды».
Что хотел, да и хотел ли сказать этим что-нибудь будущий президент? А может быть, просто оставил нам нечто вроде имажинистского портрета — так, отдельные слова-образы без особого смысла между ними?
После выступления Xрущева сенатор Фулбрайт подвел Кеннеди к Хрущеву.
— Какой молодой, — сказал Хрущев, пожимая ему руку.
— Это не всегда мне помогает, — отвечает Кеннеди.
«Кеннеди произвел на меня впечатление, — позднее вспоминал Хрущев. — Я запомнил его приятное лицо, которое временами было суровым, но неожиданно преображалось простодушной улыбкой…»
Несколько недель спустя Фулбрайт переслал Кеннеди визитную карточку Хрущева, которую тот направил всем сенаторам с такой шутливой припиской: «Дорогой Джон… Может быть, эта карточка поможет вам выбраться из тюрьмы, когда произойдет революция…»
В тот же вечер Хрущев дал ответный обед Эйзенхауэру в советском посольстве в Вашингтоне. Это было первое посещение американским президентом нашего посольского здания. По этому поводу вся 16-я улица была перекрыта полицейскими кордонами.
После борща и шашлыка Хрущев произнес тост.
— Мои друзья и я провели сегодня прекрасный день. Должен сказать, что вы — настоящие эксплуататоры и хорошо поработали, эксплуатируя нас. Не знаю, как эксплуататоры, остались ли они довольны нами, но эксплуатируемые в данном случае довольны эксплуататорами.
Все смеялись.
В общем, все шло хорошо. Вот только совпосол грустил. Ему слово:
«Мы, должно быть, несколько перестарались с приведением посольства в порядок. На обеде Эйзенхауэр начал расхваливать помещение, чем сильно нам напортил. Дело в том, что только накануне мы пожаловались начальству, что здание посольства очень старое и крайне неудобное для работы сотрудников, прося согласия на строительство нового. После хвалебных высказываний Эйзенхауэра, побывавшего только в представительских залах, а не в рабочих помещениях, Никита Сергеевич заявил: „Вот видите, президент США считает помещение посольства прекрасным, а посол не доволен, хочет строить новое здание“. Словом, наше предложение было отклонено».