— Помнит ли господин Литвинов басню про конференцию разоружения зверей? Когда они собрались, лев внимательно посмотрел на орла и сказал: нужно запретить когти. Тигр взглянул на слона и заявил: нужно обрубить бивни. Слон, посмотрев на тигра, предложил вырвать клыки. И так по очереди каждое животное предлагало запретить то, чем не обладало, пока, наконец, не поднялся медведь и не произнес с медоточивой разумностью: друзья, давайте запретим все, все, кроме всеобщих объятий.
Но… Ассамблея дружно аплодировала Хрущеву. «Ни один христианин не мог выдвинуть лучшего плана, чем этот», — заявил глава англиканской церкви архиепископ Кентерберийский Джерри Фишер.
Что ж, расчет Хрущева оказался точным. В обстановке, которая складывалась в мире к концу пятидесятых годов, мало кто мог бы решиться открыто выступить против самой идеи всеобщего и полного разоружения. Американским, да и другим западным представителям в ООН пришлось скрепя сердце сделать вид, что они тоже одобряют эту идею. Делегация США даже стала соавтором резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, в которой указывалось: «Вопрос о всеобщем и полном разоружении является самым важным вопросом, который стоит перед миром в настоящее время».
Много шума наделал тогда Хрущев своим выступлением. Все это было красочно описано. Вот только одна маленькая деталь выпала — где, когда и при каких обстоятельствах появилась у него эта гениальная идея? Неизвестно. В анналах ЦК или Министерства обороны ответа на эти вопросы не найти. Да и серьезной проработки, когда просчитываются цифры, делаются выкладки, рассматриваются варианты, — ничего этого не было. Все обстояло куда проще.
Идея эта родилась в комнате № 1001 в МИДе на Смоленской площади, где находилась референтура по разоружению.
Разоружение пользовалось особым расположением Громыко. И не только потому, что тут была та самая ниша, где он мог раскрыть свой талант как дипломат. Но и потому, что тут ему представлялась возможность еще и отличиться перед Хрущевым инициативностью и нестандартным подходом.
Наступившая в стране «оттепель» требовала стряхнуть оковы льда и с внешней политики. Хрущев искал новые широкие подходы к международным проблемам. Особенно к тем, которые дали бы ему доступ к высокой трибуне для пропаганды обновленного социализма. На эту трибуну Хрущев хотел взойти под знаменем борьбы за мир и разоружение.
Но вот беда — кинулись искать эту программу, а ее нет и в помине. Хуже того, ни в ЦК, ни в МИДе, ни в других высоких учреждениях не оказалось даже специалистов, которые бы серьезно занимались разработкой проблемы разоружения.
Вся сталинская программа разоружения занимала две трети странички, а наблюдали за ее осуществлением — один, от силы два дипломата пенсионного возраста, которые для активной дипломатической работы уже не годились.
Громыко решил срочно поправить дело. По его указанию наскоро отобрали два выпуска аспирантуры МГИМО 1956 и 1957 годов, и при отделе международных организаций была торжественно создана референтура по разоружению. Она сплошь состояла из молодых атташе, и только начальником у них был второй секретарь Юлий Воронцов. Он казался им тогда ужасно старым и консервативным.
Очень скоро они стали вызывающе называть себя «славной референтурой» — Glorious referenture. Для них это был знак качества. Что ж, они были молоды и безрассудны, влюблены в проблему разоружения и преданы ей. Дни и ночи проводили они в своей славной референтуре на 10-м этаже высотного здания на Смоленской, отчаянно споря над фантастическими планами, которые сами и сочиняли. Там же писались и длинные речи для Хрущева и Громыко.
Сама референтура размещалась в небольшой комнате с огромным окном, глядящим на тихую улицу Веснина. В комнате — шесть канцелярских столов и большой плюшевый диван. Упоминание о нем — деталь немаловажная, поскольку всем членам «доблестной референтуры», как ее именовали в МИДе, столов не хватало и некоторым приходилось сидеть на диване, ожидая, когда освободится какой-нибудь стол.
Впрочем, были люди, которые не претендовали на место за столом. Например, Марат Антясов — один из лучших речеписцев в этой комнате. Он приходил с утра и тихонько садился в уголке дивана. Если его не было, то записку ему прикрепляли скрепкой на спинку дивана. Получив задание сочинить речь или интервью, он спокойно складывал нужные ему бумаги в авоську и уходил работать домой — он был «разоруженец-надомник». Ему кричали вслед:
— Марат, постой! Ты секретные бумаги запихнул в авоську!
Но он отмахивался от шутников как ст назойливых мух. Всем было хорошо известно, что секретных бумаг он не терпел и принципиально их не заводил. Непорядок, конечно. Но речевик он был отменный, и поэтому ему прощали.