27 сентября (воскресенье). Эйзенхауэр встал рано утром и пригласил Хрущева слетать вместе с ним на вертолете в Геттисберг на воскресную службу в пресвитерианскую церковь. Никита Сергеевич отказался — советский народ его не поймет.
Пока президент отсутствовал, Хрущев разговаривал с Диллоном о торговле.
— Давайте развивать торговлю, — говорил он, — ведь это вам выгодно. Продавайте нам больше товаров, мы их купим, если вы предоставите кредиты. Вам нужны заказы на вашу промышленную продукцию — мы сделаем такие заказы. Но дайте нам кредиты. Мы честно вернем эти деньги. Ведь если бы даже нам довелось у черта в долг взять, то и ему мы вернули бы этот долг.
Но когда Диллон предложил экспортировать в Россию обувь, Хрущев взорвался:
— Обувь? Посмотрите на мои ботинки! Мы делаем лучшие ботинки в мире. Нам не надо никаких ботинок!
Диллон спросил, между прочим, когда Советский Союз собирается вернуть США долг по ленд-лизу — 7,6 миллиарда долларов. Хрущев взорвался:
— Советский Союз уже оплатил его кровью в борьбе против фашизма.
10 часов 30 минут. Президент вернулся в Кэмп-Дэвид. Он рассказал, что священник призывал прихожан молиться за обоих руководителей и за успех их бесед.
С этим напутствием и сели за стол переговоров. Вначале вместе с Хрущевым и Эйзенхауэром были их министры, а потом только переводчики.
В порядке разминки Хрущев бросил такую фразу:
— Мне кажется странным, господин президент, что вы, человек военный, проявляете столь очевидный интерес к миру.
Эйзенхауэр ответил, что у него были веселые моменты во время прошлой войны. Сейчас война стала не чем иным, как борьбой за выживание. Он не стыдится сказать, что боится ядерной войны. Все должны ее бояться.
Но, несмотря на это обнадеживающее начало, германский вопрос пребывал в глухом тупике. Встреча большой четверки, которой так добивался Хрущев, полностью зависла. Да и ответный визит Эйзенхауэра в Советский Союз оказался теперь под вопросом. Час проходил за часом, а дело с мертвой точки не сдвигалось. Хрущев скоро должен был уезжать в Вашингтон. Там состоится его пресс-конференция, и он объявит на весь мир о провале встречи. Эйзенхауэр предложил сделать еще одну приватную прогулку по лесу.
Трудно, пожалуй, даже невозможно установить все детали их лесного разговора, да еще в его последовательности.
Президент признал, что положение в Берлине ненормально. Он согласился обсудить вопрос о сокращении союзных войск в Западном Берлине, а также о прекращении враждебной пропаганды и шпионской деятельности против ГДР. Если Советский Союз снимет свой ультиматум, США уговорят Англию и Францию провести встречу четырех держав на высшем уровне.
Хрущеву такой оборот дел понравился. Он согласился снять ультиматум, в том числе вопрос о немедленном заключении мирного договора с ГДР с соответствующими последствиями для Западного Берлина. Однако при этом сказал, что настанет день, когда все же придется решать и германский вопрос в целом.
Эйзенхауэр тут же обещал, не теряя времени, начать поиск решения этой проблемы, которое было бы приемлемо для всех сторон.
— Поверьте, — сказал он, — Америка не имеет намерений навсегда оставаться в Берлине. Мы не собираемся сохранять там оккупационный режим в течение последующих пятидесяти лет.
Хрущев предложил провести встречу четырех держав в ноябре или декабре 1959 года, после чего в мае или июне 1960 года состоится ответный визит Эйзенхауэра в Советский Союз. Оба лидера остались довольны этой беседой. В общей сложности они провели с глазу на глаз около шести часов.
12 часов 15 минут. Президент вошел в комнату к Гертеру и объявил, что дело сделано.
Воскресный ланч был полной противоположностью субботнему, настроение приподнятое, люди оживлены. Хрущев достал коробку шоколадных конфет, которую ему подарил пианист Ван Клиберн. Но, когда коробка пошла по кругу, Меньшиков, который, видимо, не понял настроя Хрущева, попытался вставить шпильку: советский шоколад-де лучше. Хрущев бросил коротко: «Не переводить».
После ланча министры взялись за коммюнике. И тут дело чуть было не сорвалось. Хрущев сказал, что не согласится с пунктом об уступке по Берлину. Эйзенхауэр тут же взорвался: