Поэтому перед партийными идеологами встал вопрос, как отреагировать на китайскую идею создания народных коммун. В отделе соцстран ЦК, которым заведовал тогда Ю. В. Андропов, была создана специальная группа для подготовки решения Президиума ЦК на сей счет. Выбор был не богат идеями.
Можно было ради великой дружбы китайского и советского народов одобрить создание коммун. Но это означало бы одновременно признание того грустного факта, что Китай, а не Советский Союз идет впереди планеты всей к построению светлого будущего.
Можно было бы, конечно, объявить эти коммуны левацким загибом, с которым уже боролась наша партия во время коллективизации. Но это углубило бы раскол между двумя странами.
Андроповский отдел решил по части мудрости переплюнуть самого царя Соломона. Во имя сохранения стабильности советско-китайских отношений он рекомендовал Президиуму временно не акцентировать внимания на народных коммунах, то есть и не одобрять, и не критиковать.
Однако в Пекине советское молчание восприняли крайне болезненно — там явно рассчитывали на поддержку. Молчания поэтому не получилось. Между КПСС и КПК начала разворачиваться полемика. Сначала из-за коммун, а потом и американский угол появился — Хрущева начали обвинять в послаблении империалистам США.
Поэтому и дня не прошло, как измученный американским вояжем Хрущев вылетел в Пекин. Тем более что и повод был серьезный — десятая годовщина победы китайской революции.
Но прием там оказался холодным — совсем не таким, как в Вашингтоне. Улицы были пусты. Не было привычной толпы людей, радостно машущих флажками. Никто не выкрикивал приветственных лозунгов. Население столицы даже как следует не предупредили о приезде высокого гостя.
Таким манером китайское руководство выразило свое неудовольствие шумной, «как балаган», поездкой Хрущева по Америке, в ходе которой произносились неуместные похвалы разрядке и разоружению, в то время как отношения Китая и США становились все более и более напряженными.
К тому же, буквально накануне, летом этого года, Хрущев дал болезненный отлуп ядерным амбициям Китая. В одностороннем порядке, как раздраженно говорили китайцы, он разорвал соглашение о поставке новой техники, необходимой для национальной обороны Китая. Более того, отказался передать Китаю образец атомной бомбы и технические данные для ее производства, в ядерных вопросах между Россией и Китаем тогда пролегала пропасть. Хрущев считал ядерную войну вселенской катастрофой. А для Мао она была лишь очередным необходимым шагом к установлению господства социализма во всем мире.
На Московском совещании представителей коммунистических и рабочих партий в 1957 году китайский лидер вел себя как оракул. У него было что-то с ногами, и поэтому во время приема в Георгиевском зале Кремля он сидел, а вокруг толпились руководители других коммунистических партий. Любимой темой у Мао была тогда третья мировая война, и он постоянно к ней возвращался, видимо считая ее абсолютной неизбежностью.
— Неру и я сам, — говорил Мао, — сейчас обсуждаем вопрос, как много людей исчезнет в атомной войне. Неру считает, что мы потеряем миллиард с половиной. А я говорю — миллиард с четвертью.
Пальмиро Тольятти спросил его:
— А что станет с Италией в результате такой войны? Мао задумчиво посмотрел на него и холодно ответил:
— А кто вам сказал, что Италия должна выжить? Останется триста миллионов китайцев, и их будет достаточно, чтобы продолжить человеческий род на Земле.
Неудивительно, что Хрущев решительно отказался помочь Китаю в производстве ядерного оружия. Несмотря на то, что просил о ней сам Мао. Хрущев был тверд, хотя Советский Союз к тому времени практически уже построил в Китае завод по производству плутония, — только лифты осталось поставить, как рассказывал В. С. Емельянов, один из руководителей советской ядерной программы.
Хрущев обещал только гарантировать Китаю полную поддержку Советского Союза в случае серьезного конфликта с США. Может быть, по этой причине нынешняя встреча Мао и Хрущева была краткой и пустой. От прежней сердечности не осталось и следа. Китайское руководство уклонялось от серьезных переговоров, ссылаясь на занятость. Что ж, Хрущев никому в друзья не навязывается, через два дня он был уже во Владивостоке, а потом в Москве. Где он с головой окунулся в дела: стал одного за другим вызывать министров, секретарей обкомов и председателей совнархозов. Это для него было более привычным, чем заниматься дипломатией.
Главной внешнеполитической заботой Хрущева после возвращения из Китая стала подготовка к встрече в верхах. Он знал, что дела в России сами собой не делаются, что нужно твердой, а порой и жесткой, рукой запускать маховик бюрократической машины.