Двадцать пятого апреля, например, Царапкин получил утвержденные на Президиуме дополнительные указания, в которых предписывалось «добиваться согласования еще до совещания в верхах как можно большего числа несогласованных вопросов». Ему разрешалось дать согласие на проведение совещания экспертов по программе исследований обнаружения подземных ядерных взрывов. А главное — он должен был сделать заявление, что соображения, высказанные Эйзенхауэром и Макмилланом 29 марта, могли сыграть положительную роль, если бы три державы согласились объявить мораторий на ядерные взрывы ниже порога мощности с магнитудой 4,75.
Конечно, у искушенного американского советолога уже тогда мог возникнуть вопрос, почему на заявление президента и премьера дает ответ какой-то представитель при ООН. Не порядок. Что-то здесь не так. Но никто не заметил.
Между тем в МИДе да и в Генштабе автоматически продолжали работать над директивами к саммиту. В начале апреля коллегия МИДа создала специальную комиссию для подготовки директив, которую возглавил И. И. Тугаринов. В нес входили наиболее светлые умы МИДа того времени: К. В. Новиков, И. И. Ильичев, П. М. Чернышев, Г. Н. Тункин. Речи поручили готовить лучшим перьям — М. А. Харламову, М. А. Александрову-Агентову, А. А. Ковалеву.
Было подготовлено три-четыре варианта директив. Разумеется, на первом месте стоял германский вопрос и Западный Берлин, затем шло всеобщее и полное разоружение. Третий раздел касался комплекса отношений Восток — Запад.
Особняком выделялся вопрос о прекращении ядерных испытаний. Хрущев прекрасно понимал, что это единственная проблема, по которой можно достичь серьезного и очень нужного соглашения. Ну, может быть, еще по германской проблеме удастся хоть кое в чем уломать Запад. Но гвоздем саммита будет, несомненно, прекращение испытаний. Громыко при всей его внешней серости и апатичности развил бурную деятельность, убеждая Президиум, что в настоящее время сложилась уникальная ситуация, когда запрещение испытаний без лишнего шума сможет разом решить две кардинальные проблемы. Во-первых, попридержать гонку ядерных вооружений. Логика здесь простая — нельзя создавать оружия, не проводя его испытаний. Во-вторых, перекрыть путь к появлению других ядерных держав. Это касается не только Западной Германии, но и Китая. Нашим интересам не отвечает появление даже маленьких ядерных государств, расположенных по периферии Советского Союза.
Однако политические вихри закрутились уже и на Смоленской площади. Кроме Громыко и, может быть, его заместителя Семенова, там плохо понимали, что происходит. Но видели, что по мере приближения к Парижской встрече директивы для советской делегации все ужесточаются и ужесточаются. Например, в первом варианте, подготовленном в начале апреля, разрешалось дать согласие на пять-семь, а в крайнем случае — на десять-двенадцать инспекций в год, но уже в варианте на начало мая лимит снизился до четырех-шести инспекций. А в окончательном документе, утвержденном 12 мая, уже фигурировали только три инспекции.
В общем, ситуация очень напоминала известный феномен с покойником, когда человек умирает, а волосы у него еще несколько дней продолжают расти, хотя все медленней и медленней.
В Вашингтоне выстраивали свои позиции к саммиту, не зная о тех переменах, которые происходят в Москве. Поэтому там больше были озабочены разногласиями с союзниками, которые могли связать американцам руки в Париже.
С 12 по 15 апреля в Вашингтоне проходила встреча министров иностранных дел США, Англии, Франции, Канады и Италии. Они пытались выработать единую позицию и тактическую линию к предстоящей встрече в верхах по трем основным вопросам:
• германская проблема и Берлин;
• разоружение;
• отношения Восток — Запад.
Министры пришли к выводу, что есть шансы достичь соглашения только по запрещению ядерных испытаний. Поэтому на одной из пресс-конференций в конце апреля Эйзенхауэр заявил, что он, де Голль и Макмиллан считают, что разоружение, а не Берлин и Германия, должно стать главной темой на Парижском саммите. При этом он, как и Хрущев, имел в виду запрещение испытаний.
Президент убеждал де Голля и Макмиллана, что Советский Союз искренне намерен сократить бремя военных расходов и запретить все ядерные испытания, чтобы не допустить появления атомной бомбы у Китая. Нам надо использовать, говорил он, это намерение прежде всего для того, чтобы устоять в Берлине. Он просил Макмиллана и де Голля подтвердить в частных беседах с Хрущевым, что «коммунистические акции против наших прав в Берлине положат конец разрядке вообще и любым надеждам на достижение разоружения в частности».