Как он этого добился? Очень просто. От министра обороны он категорически требовал укладываться в рамки бюджета любой ценой. Тут президент был непреклонен. «Ни одного цента больше, вы понимаете? Ни при каких обстоятельствах!»
Своим отказом от принятия плана «открытого неба» Хрущев в немалой степени сыграл роковую роль в судьбе Эйзенхауэра. На выборах 1960 года победила демократическая партия во главе с Кеннеди. В ее предвыборной платформе черным по белому было записано: «Наше военное положение сегодня измеряется понятием отставания — ракетное отставание, космическое отставание и отставание в ведении ограниченных войн». В то время как никакого отставания у США не было.
А в результате была развязана изнурительная гонка ракетных вооружений.
В середине 1958 года Хрущев на волне объявленной им разрядки дал согласие на созыв в Женеве совещания экспертов для выработки мер по предотвращению внезапного нападения. Главой советской делегации был первый заместитель министра иностранных дел Василий Васильевич Кузнецов.
Худой, высокого роста, немного сутулый, Кузнецов походил на Громыко своим угрюмым и неулыбчивым видом. Попав на советский олимп еще в сталинские годы, человек умный и в общем интеллигентный, он понял, что единственный способ уцелеть — это быть таким же серым, как и все. Эту маску он носил всю жизнь, и редко, очень редко кто догадывался, что за ней скрывается совсем другой человек.
В МИДе вскоре он стал номером два не только по должности, но и по сути. Громыко мог спокойно заниматься большой политикой, а всей внутренней работой огромного аппарата министерства руководил его первый зам. Этому в немалой мере способствовали и личные качества Кузнецова. Он был на редкость спокойный и терпеливый человек, никогда не ругался, хотя и любил поворчать. Ну, а работоспособностью обладал лошадиной.
Старые мидовцы в один голос свидетельствуют — не было ничего хуже, чем писать какую-нибудь бумагу вместе с Кузнецовым. Он к каждому слову придерется, сам все перепишет, и получится нечто невыразимо скучное и серое, но зато все будет правильно. У него был поразительный нюх на новое и свежее. Малейший признак новизны — и он тут же безжалостно вымарывал, переписывал все заново, потому что знал: у того же Суслова этот пассаж вызовет озлобление, а некоторые члены Президиума просто облают неприличными словами. В те годы сложился набор штампов, которые нужно было непременно употреблять для быстрого прохождения бумаги. Кузнецов эту кухню знал досконально. А о его осторожности ходили анекдоты и легенды.
При всем этом он был страстный книгочей и любитель литературы, что решительно скрывал. Однажды — это случилось уже в 60-е годы — ему довелось возглавлять советскую делегацию на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Воскресным утром, как было заведено, приехал отдохнуть на дачу советского представителя в Гленкове под Нью-Йорком. И встретил там молодого дипломата с книгой в руках.
— Что за книга у вас? — спрашивает Кузнецов.
— Цветаева, Василий Васильевич.
— Цветаева?!?!
Столько изумления и настороженности было в его вопросе, что молодой дипломат сразу сообразил: Кузнецов подумал — не читает ли он какое-то эмигрантское издание. Тем более «соседи» жаловались, что некоторые дипломаты тайком посещают книжную лавку при издательстве «Новое русское слово» и покупают там запрещенную литературу.
— Да, Цветаева, — повторил молодой человек. — Наше советское издание.
— Дайте сюда!
И, взяв книгу, Кузнецов посмотрел на выходные данные. Все было правильно: «Художественная литература», Москва. Повертев книгу, Кузнецов хмыкнул:
— Смотрите, до чего дожили — Цветаеву стали издавать. Послушайте, дайте мне ее посмотреть на один день. Завтра я вам верну.
На следующий день утром он вызвал молодого дипломата и, ни слова не говоря, вернул книгу. Однако с тех пор спрашивал у него самого или через помощников передавал — пусть у него спросят: не появилось ли у нас чего-нибудь нового или интересного почитать. Так Василий Васильевич открыл для себя Аксенова, Евтушенко, Вознесенского, Солженицына, Ахмадулину. Даже просил, чтобы Окуджаву ему дали послушать.
Надо сказать, что Кузнецову всегда поручали самые неприятные, безнадежные дела. Но из них он обычно как-то выпутывался: не то чтобы решал — их решить было нельзя, — но спускал на тормозах и обходилось без скандалов. В ООН в 60-е годы за ним укрепилась даже слава миротворца, которой, пожалуй, не удостаивался там ни один советский дипломат.