К четырем часам вход в парк был перекрыт. С Крымского моста к нему медленно подъехала «Чайка» в окружении черных «Волг». Это выразить свое возмущение прибыл Хрущев. Строгий и решительный, он шел к павильону, а за ним валила толпа корреспондентов. На этот раз он не улыбался.
Быстро осмотрев выставку, Хрущев взобрался на шаткое плетеное кресло. Он хотел, чтобы его могли видеть все. Тесным кольцом вокруг него расположились охрана и пресс-служба. Кто-то выкрикнул из толпы:
— Будет ли инцидент с У-2 иметь влияние на советское общественное мнение, когда Эйзенхауэр приедет в Москву?
Хрущев насупил брови и криво усмехнулся:
— Не хотел бы я быть в положении, в которое попал господин Эйзенхауэр. В этом отношении ему особенно помог один человек — Гертер. — И потом, неожиданно сорвался на крик: — На своей пресс-конференции Гертер сделал разбойное заявление! Он не только не чувствует вины и стыда за агрессивные действия, но оправдывает их и говорит, что в будущем будет то же самое. Эти агрессивные действия и заявление Гертера — наглость, наглость!
А вопросы били все в ту же точку: не изменилась ли доброжелательная оценка президента Эйзенхауэра, которую Хрущев дал после возвращения из Соединенных Штатов? И хочет ли он, чтобы после всего президент приехал в Советский Союз?
— Что вам на это сказать? — схитрил Хрущев. — Встаньте на мое место. Вы сами видите сейчас, какие возникают трудности. Я говорю вам искренне. Поймите, у нас, русских, советских людей, душа нараспашку — гулять так гулять, бить так бить. Как же я могу сейчас призывать наших людей — выходите и приветствуйте, к нам едет дорогой гость. Люди скажут: ты что, с ума сошел, какой же это дорогой гость, который одобряет посылку самолета со шпионскими целями.
И еще вопрос:
— Будет полет этого самолета предметом обсуждения на совещании в верхах?
Тут Хрущев несколько замялся:
— Он уже является предметом обсуждения во всем мире. Поэтому я сейчас не считаю, что этот вопрос необходимо включать в повестку дня совещания. Я намерен прибыть в Париж четырнадцатого мая, за день, даже за два, до начала совещания, чтобы немного акклиматизироваться. Париж мне понравился, хороший город. Так что мы поедем в Париж! А если совещание не состоится? Ну что же, мы жили без него много лет, проживем еще лет сто.
Своей пресс-конференцией Хрущев был доволен.
«Набросал я им в штаны горячих углей, — говорил он, — пусть теперь покрутятся».
В тот же день утром 11 мая Эйзенхауэр тоже решил провести пресс-конференцию. Он не знал еще о выступлении Хрущева в парке Горького, но тема у них была одна — У-2 и последствия инцидента для предстоящей встречи в верхах.
В отличие от Хрущева Эйзенхауэр не любил давать пресс-конференции. Его неуклюжие обороты речи и незнание, порой, элементарных фактов служили излюбленной темой для острот и пародий. Эйзенхауэр знал это и поэтому избегал общаться с журналистами, а на пресс-конференциях чувствовал себя неуверенно. Нередко он наклонялся к своему пресс-секретарю Хеггерти и шепотом спрашивал совета. Говорил он негромко, с явным техасским акцентом, мягко улыбаясь и вставляя к месту и не к месту жаргонные словечки. Очков он обычно не носил, но пользовался ими при чтении. А в разговоре и на пресс-конференциях и жестикулировал ими.
В общем, ораторское витийство было не его стихией. Однако эта пресс-конференция прошла гладко.
— Доброе утро, — сказал Эйзенхауэр своим мягким голосом. — Садитесь, пожалуйста. Я набросал некоторые заметки, пользуясь которыми хотел бы поговорить с вами об этом инциденте с У-2.
Он надел очки и стал читать:
— «Никто не хочет нового Перл-Харбора. Поэтому мы должны знать о военных силах и военных приготовлениях по всему миру. Это неприятно, но жизненно необходимо. Нас не должно отвлекать от насущных проблем сегодняшнего дня то, что является инцидентом или симптомом нынешней международной ситуации. Насущные проблемы это те, над которыми мы будем работать на саммите: разоружение, поиск решений, затрагивающих Германию и Берлин, а также весь комплекс отношений Восток — Запад».
Итак, позиции, непримиримые в своих крайностях, были изложены. В них не было ни совпадающих моментов, ни малейшего намека на возможность компромисса. Президент Эйзенхауэр, который в беседах со своими сотрудниками не раз высказывал опасения, что полеты У-2 могут рассматриваться как провокация или почти как военные действия, теперь заявил публично, что США не проводят ничего такого, что могло бы быть названо провокацией.