— Хорошо! — сказал полицейский комиссар.
— Жандармы, уведите этого человека! — сказал Ледрю.
— О, благодарю, господин Ледрю, благодарю, — сказал Жакмен с выражением глубокой благодарности.
И, взяв сам под руки жандармов, он со сверхъестественной силой потащил их вверх по лестнице.
Человек ушел, и драма исчезла вместе с ним. В погребе остались ужасные предметы: труп без головы и голова без туловища.
Я нагнулся, в свою очередь, к Ледрю.
— Милостивый государь, — сказал я, — могу я уйти? Я буду к вашим услугам для подписи протокола.
— Да, милостивый государь, но при одном условии.
— Каком?
— Вы придете ко мне подписать протокол.
— С удовольствием, милостивый государь, но когда?
— Приблизительно через час. Я покажу вам мой дом, он принадлежал Скаррону, вас это заинтересует.
— Через час, милостивый государь, я буду у вас.
Я поклонился, в свою очередь, поднялся по лестнице и с последней ступени оглянулся и посмотрел в погреб.
Доктор со свечей в руке отстранял волосы от лица. Это была еще красивая женщина, сколько можно было заметить, так как глаза были закрыты, губы сжаты и синеваты.
— Вот дурак Жакмен! — сказал он. — Уверяет, что отсеченная голова может говорить! Может быть, он все выдумал, чтобы его приняли за сумасшедшего. Недурно представил. Будут смягчающие обстоятельства.
Глава четвертая. ДОМ СКАРРОНА
Через час я был у Ледрю. Случайно я встретил его во дворе.
— А, — сказал он, увидев меня, — вот и вы. Прекрасно, я очень рад с вами поговорить. Я познакомлю вас со своими приятелями. Вы, несомненно, пообедаете с нами?
— Но, сударь, вы меня извините.
— Не принимаю извинений, вы попали ко мне в четверг, тем хуже для вас: четверг — мой день, все, кто является ко мне в четверг, принадлежат мне. После обеда вы можете остаться или уйти. Если бы не событие, случившееся только что, вы бы меня нашли за обедом, я всегда обедаю в два часа. Сегодня, как исключение, мы пообедаем в половине четвертого или в четыре. Пирр, которого вы видите, — Ледрю указал на прекрасного дворового пса, — воспользовался волнением тетушки Антуан и съел у нее баранью ножку. Он был прав, а ей пришлось покупать у мясника другую ножку. Я успею не только познакомить вас со своими приятелями, но и дать вам о них кое-какие сведения.
— Какие сведения?
— Да ведь относительно некоторых личностей, как, например, Севильский Цирюльник, или Фигаро, необходимо дать кое-какие пояснения об их костюме и характере. Но мы с вами начнем с дома.
— Вы мне, кажется, сказали, сударь, что он принадлежал Скаррону?
— Да, здесь будущая супруга Людовика XIV раньше, чем развлекать человека, которого трудно было развлечь, ухаживала за бедным калекой, своим первым мужем. Вы увидите ее комнату.
— Комнату мадам Ментенон?
— Нет, мадам Скаррон. Не будем смешивать: комната мадам Ментенон находится в Версале или Сен-Сире. Пойдемте.
Мы пошли по большой лестнице и вошли в коридор, выходящий во двор.
— Вот, — сказал мне Ледрю, — это вас касается, господин поэт. Вот самый высокий слог, каким говорили в 1650 году.
— А, а! Карта Нежности!
— Дорога туда и обратно начерчена Скарроном и с заметками рукой его жены, только и всего.
Действительно, в простенках окон помещались две карты.
Они были начерчены пером на большом листе бумаги, наклеенном на картоне.
— Видите, — продолжал Ледрю, — эту синюю змею? Это река Нежности, эти маленькие голубятни — это деревни: Ухаживания, Записочки, Тайна. Вот гостиница Желание, долина Наслаждений, мост Вздохов, лес Ревности, населенный чудовищами, подобными Армиду. Наконец, среди озера, в котором берет начало река, дворец Полное Довольство: конец путешествию, цель всего пути.
— Черт возьми! Что я вижу, вулкан?
— Да. Он иногда разрушает страну. Это вулкан страстей.
— Его нет на карте мадемуазель де-Скюдери?
— Нет. Это изобретение мадам Поль-Скаррон.
— А другая?
Это возвращение. Видите, река вышла из берегов, она наполнилась слезами тех, кто идет по берегу. Вот деревня Скуки, гостиница Сожалений, остров Раскаяния. Это очень остроумно.
— Вы позволите мне срисовать?
— Ах, пожалуйста. Теперь пойдемте в комнату мадам Скаррон?
— Пожалуйста!
— Вот сюда.
Ледрю открыл дверь, он пропустил меня вперед.
— Теперь это моя комната, но, кроме книг, которыми она завалена, она сохранилась в таком виде, как она была у знаменитой хозяйки: вот тот же альков, та же кровать, та же мебель, эти уборные были ее.
— А комната Скаррона?
— О, комната Скаррона была в другом конце коридора, ее вы уже не увидите, туда нельзя войти: это секретная комната, комната Синей Бороды.
— Черт возьми!
— Да, у меня тайны, хотя я мэр. Пойдемте, я покажу вам нечто другое.
Ледрю пошел вперед, мы спустились по лестнице и вошли в гостиную.
Как все в этом доме, гостиная носила особый отпечаток. Обои были такого цвета, что трудно было определить их прежний цвет, вдоль стены стоял двойной ряд кресел и ряд стульев со старинной обивкой, затем расставлены были карточные столы и маленькие столики. Среди всего этого, как левиафан среди рыб океана, возвышался гигантский письменный стол до самой стены, к которой он был прислонен одной стороной, и занимал треть гостиной. Стол был завален всевозможными книгами, брошюрами, газетами, среди которых царила, как королева, любимая газета Ледрю «Constitutionnel».
В гостиной никого не было, гости гуляли в саду, который виден был из окон во всей своей протяженности.
Ледрю подошел к столу, открыл громадный ящик, в котором находилось много маленьких пакетиков, вроде пакетиков с семенами. Все предметы в ящике завернуты были в бумажки с ярлычками.
— Вот, — сказал он мне, — для вас, историка, нечто поинтереснее карты Нежности. Это коллекция мощей, но не святых, а королей.
Действительно, в каждой бумажке была кость, волосы, борода. Там были: коленная чашка Карла IX, большой палец Франциска I, кусок черепа Людовика XIV, ребро Генриха II, позвонок Людовика XV, борода Генриха IV и волосы Людовика XVI.
Тут от каждого короля была кость, из всех костей можно было бы составить скелет французской монархии, которой давно уже не хватает главного остова. Кроме того, тут был зуб Абеляра и зуб Элоизы — два белых резца и, быть может, когда-то, когда их покрывали дрожащие губы, они встречались в поцелуе? Откуда эти кости?
Ледрю присутствовал, когда их вырывали из могил королей в Сен-Дени, и взял себе, что ему понравилось из каждой могилы.
Ледрю предоставил мне время удовлетворить мое любопытство, затем, увидев, что я уже пересмотрел все ярлычки, сказал:
— Ну, довольно заниматься мертвыми, перейдем к живым.
Он подвел меня к одному из окон, из которых виден был весь сад.
— У вас чудный сад, — сказал я.
— Сад священника, с липами, георгинами, розовыми кустами, виноградником, шпалерными персиками и абрикосами, вы все увидите потом, а теперь займемся теми, кто в нем гуляет.
— А вот скажите, пожалуйста, что это за господин Аллиет, называемый по анаграмме Эттейла, который спросил, хотят ли знать его настоящий возраст или только тот возраст, какой ему можно дать? Мне кажется, ему и можно дать семьдесят пять лет.
— Именно, — ответил Ледрю. — Я хотел с него начать. Вы читали Гофмана?
— Да. А что?
— Ну так вот, это гофманский тип. Он тратит свою жизнь на то, чтобы по картам и по числам отгадывать будущее. Все, что он получает, он тратит на лотерею. Он раз выиграл на три билета подряд и с тех пор никогда не выигрывал. Он знал Калиостро и графа Сен-Жермена, он считает себя сродни им и знает, как и они, секреты долгой жизни. Его настоящий возраст, если вы его спросите, двести семьдесят пять лет он жил раньше сто лет без болезней в царствование Генриха II и в царствование Людовика XIV, затем, обладая секретом, он хотя и умер на глазах у смертных, но испытал три превращения, по пятидесяти лет каждое. Теперь он начинает четвертое, и ему поэтому двадцать пять лет. Двести пятьдесят предыдущих лет у него только в воспоминании. Он громко заявляет, что будет жить до последнего суда. В пятнадцатом столетии Аллиет был бы сожжен и, конечно, напрасно; теперь его жалеют, и это тоже напрасно. Аллиет — самый счастливый человек на свете: он интересуется только игрой и гаданием на картах, колдовством, египетскими науками, да знаменитыми таинствами Изиды. Он печатает по этим вопросам книжечки, которых никто не читает, а, между тем, издатель — такой же маньяк, как он, — издает их под псевдонимом или, вернее, анаграммой Эттейла. У него шляпа всегда набита брошюрами. Вот посмотрите, он ее держит под мышкой, он боится, что кто-нибудь возьмет его драгоценные книжки. Посмотрите на человека, посмотрите на одежду, вы увидите, какие природа дает сочетания, как именно эта шляпа подходит к голове, человек к шляпе, как трико обтягивает формы, как выражаетесь вы, романтики.