– Чтобы мне ни одного мужа с женой не смутить, чтобы мне ни на минуту из кипучей смолы не вылезать, если я хоть подумаю заглянуть сюда.
Пропел первый петух. Завопил черт не своим голосом: Ай, что ты со мной делаешь! Выпусти меня, что хочешь бери, только выпусти. Ай, беда моя, петух пропел: выпусти добрый человек, ай выпусти!
«Так не станешь больше к Панне ходить?»
– Ей, не стану вовеки вечные, только выпусти.
«Смотри же еще, чтобы здесь ни одного жениха Панны прекрасной не было; всех их отсюда выгони. Слышишь?»
– Слышу, слышу, только выпусти, не будет ни одного. Ай, выпусти поскорей!
Приподнял Грицко половицу, стегнул его еще раз на дорогу; юркнул чорт под пол и провалился сквозь землю. То-то ему чай достанется, что опоздал на сходбище!
А Грицко наш после работки растянулся на лавке, да и заснул богатырским сном.
Похождение двенадцатое
Подул ветерок утренний, запели птички малиновки; встал пан Медовичь и велел позвать к себе свою дочь Панну прекрасную. Явилася она к своему родителю. Что такая за красавица! В полдень она, что ясная луна, вечером она, что красное солнышко, утром что заря розовая.
– Дочь моя милая, ненаглядная! Каково ты ату ночь почивать изволила? Не видала ли ты сна страшного? Не пугала ли тебя злая сила нечистая?
Отвечала Панна прекрасная: «Родимой мой батюшка! Спала я покойно в эту ночь, не видала сна страшного, не пугала меня сила нечистая; а видела я веселый сон: будто ты меня родной батюшка выдаешь за гостя нашего, который стерег меня в эту ночь, и будто я смотрела не насмотрелася, любовалась не налюбовалась на нареченного жениха моего, на очи его ясные, на став его осанистый, на поступь его молодецкую!»
– Видно, сказал пан Медовичь своей дочери, правда эта вековечная, что утро мудренее вечера. О чем я вчера думал, то сегодня сделалось. Видно, жених тот тебе суженой. Вот увидим, что скажет нам другая ночь. Поди оденься теперь и выдь к женихам своим.
Обняла отца Панна прекрасная, поцеловала его и пошла в высокой терем, радехонька, что он сказал но ней.
Собралися женихи к пану Медовичу, угощает он их с Панной прекрасною и просит Грицка Гарбузка рассказать им, что и как в эту ночь ему приключилося.
«Да что,» говорит Грицко, «дело было страшное; не робок я, а и меня дрож проняла. Ударило двенадцать часов, поднялся вдруг ветер такой страшный, я думал дом своротит долой; вдруг навеяло в комнату до ста чертей, да какие все здоровенные, словно на подбор один к одному, учали они плясать, кувыркаться, потом к дверям приступать, лезут, ломятся, ка-бы не батог, мне бы с ними не справиться.
– Эге! подумали королевич Гай, да царевич Але, да сын Паши Сточубушного; нет, видно стара штука, что бы мы пошли стеречь твою Панну прекрасную; одна голова, сорвут с плеч, другая не выростит».
– Как же теперь быть? говорит Грицку пан Медовичь.
«Да надобно идти на другую ночь!» За тем не сказал Грицко правды, что у него был другой умысел.
Идет опять пир горой у пана Медовича; а в пиру, вестимо, не долог день.
Зарделось-застыдилось красное солнышко, что надобно ему опускаться в море синее, целоваться с волною зыбучею. Зарумянилась Панна прекрасная, что надо ей прощаться с Грицком Гарбузком; он так умильно смотрел ей в очи ясные, что хоть и ни одного не вымолвил слова, а она как по писанному, прочла всю его думушку тайную.
Скатилось солнышко с неба ясного, опустился туман на сыру землю: вышла Панна прекрасная с пира пышного, пала грусть на сердце Грицке Гарбузку; не хотелось ему расстаться с Панной прекрасною; не пуля, видно, не калена стрела не ранят так сердце молодецкое, как ранят его очи прекрасные.
Встает пан Медовичь с своего места, кланяется своим дорогим гостям и ведет к ним такую речь: «Соколы мои ясные, молодцы прекрасные, наступает для вас тот урочный час, в который требуется вам показать свою ловкость и сметливость молодецкую. Кто из вас хочет стеречь в эту ночь мою Панну прекрасную, вашу невесту нареченную?
Королевичь Гай морщится, Царевич Але корчится, у Башлыка сына паши Сточубушного живот подвело. Обозвался один Грицко Гарбузок.
«Давай пан Медовичь, я один пойду. Буде не совладаю с силой нечистою, любо мне будет положить живот свой за Панну прекрасную, невесту мою нареченную.
Похвалил его пан Медовичь за речь удалую, поклонился за любовь к Панне прекрасной, и в другой раз повторил при всех свое обещание: не только отдать свою дочь милую Панну прекрасную, но и дать ей в приданое много добра всякого, и ожерелье зерна бурмитского, и запястья золотые с камнями самоцветными, и табун лучших коней, и стадо овец, и стадо волов, и всего, что идет на потребу житейскую.