Был там правда один товар такой, над которым продавцы, как собачонки сердечные, кричат, рвутся, лезут из шкуры вон… «купите почтенной, купите! право довольны останетесь, большое удовольствие получите… а продам дешево, ей Богу за свою цену уступлю; ради почину в убыток отдам!..» Товар этот был книжки печатные, да видно мало надобился: немного находилось охотников их и в руки брать; и как ни кричали бедные торгаши, все у них не было такого сборища, как там, где торговали разными белендрясами… Уж начто наш Мирон, и тот, глядя на их неудачу, подумал себе на уме: чай-де эти продавцы, хваля вслух свой товар, как честят про себя и его и тех; кто его выдумывает! А и он тоже, глядя на других и не подошел к ним, а отправился туда, где народу больше толклось.
Подшел, видит, какие-то все железки лежат, а те, кто около стоит, берут в руки разные из них и осматривают… и Мирон к одной железке руку протянул… как зыкнет на него продавец: «тебе чего борода?.. что лапами-то хватаешься? али хочешь стащить что нибудь? Говори языком чего надобно… ну? чего тебе?»
– Да вот это, сказал оробевши Мирон, не зная что спросить поскорей, и показал на съемцы, которые в боярском доме видывал, и слыхал для чего идут они.
«Это, ай это?» спрашивал продавец, показывая на съемцы и на старую вилку, которая подле валялася.
– Да и это, сказал Мирон обрадовавшись, что увидал еще штуку знакомую.
«Давай рубль серебром» сказал продавец.
– Я думал, возьмешь три гривенника, примолвил тихонько Мирон, а на уме он держал, что такое старье и гривны не стоит, да нельзя же было ее посулить после рубля серебром; и так, думает себе, торговец непременно спятится.
«Ну вынимай деньги чтоль» – сказал продавец, и стал съемцы с вилкой в бумагу завертывать.
Что делать, дорога покупка пришлась, а нельзя спятитьсл… Вынул кошель Мирон, взял съемцы да вилку и отдал продавцу три гривенника.
Пустился поскорей к лошади…. ан она уже в пути-дороге давно: молодец-проходец тотчас спелеплял ее, как только Мирон ушел из виду. Хоть взвыть Мирону пришлось… кинется он туда и сюда, смотрит во все стороны: нет кляченки, точно и не было. Боится сказать-закричать, что лошадь увели; совался-совался, умаялся, махнул рукой и вымолвил: лихая вас возьми, коли так, и с лошадью, у меня дома еще дне есть, а вы хоть пропадайте здесь, теперь меня в город и калачем не заманите!
Жалко Мирона, а и то сказать: сам виноват, не умничай; на зеркало неча пенять, коли рожа крива.
Выплелся Мирон из города, пошел опустивши голову, с досадою, и назад не глядит; уже после, спустя несколько времени, когда вспомнил, как он будет в деревне дивить всех городскими рассказами, развеселился Мирон и опять приподнял голову; особенно ему большая радость своими покупками домашним задачу задать…
Идет Мирон с этими мыслями, и видит что-то на земли светится поднял: то был железный кочедык, чем лапти плетут, только старый-истертый, и светился точно вылощеный. Мирон в палатах боярских видал то, чего ему, мужичку, видеть пользы не было, а не видывал того, что в деревенском быту требуется… поднял кочедык Мирон, оглядел его кругом и рассмеялся-таки: ну, говорит, надула меня Москва, надул же и я ее: нашел ковыряльце чуть ли не серебряное!
Взял его бережно, завернул в бумажку, где съемцы с вилкой были завернуты и уложил за пазуху.
Пришел Мирон домой. А как он припожаловал поздо вечером, то и не заметили, что он прикатил на своем на двоем.
«Ну, что?» спрашивают домашние «видел город?.. что, каков показался тебе?»
– Каков?.. может вам в диковинку, а по мне так и говорит про него нечего.
«Да как же, говорят, город ведь вишь помещенье великое…»
– Экое диво, я и больше видал.
«А гдеж ты видал?»
– Вот, где видал!.. Да на картинах у барина такие ли города видывал?.. И с разными озерами, и со всякою животиною… а то ваш город эка невидаль!
«Однако же все подивился небойсь?..»
– Да чему дивиться там?.. Мне у барина показывали раз на стене такую штуку: бумага огромный лист, и на нем точно куры бродили – разные черточки… ан вишь на этом листе весь свет как на ладони стоит!.. Так уж после этого всякий город, какой он хочешь будь, дело не важное…