"И потом я отдал записку девушке, - говорил альАсмаи, - и она поднялась и вернулась во дворец, и я услышал, что там начались пляски и хлопанье в ладоши и наступило воскресенье из мёртвых, и тогда я сказал себе: "Мне нечего больше здесь оставаться" И, спустившись со скамьи, я хотел уходить, и вдруг девушка крикнула: "Посиди, о Асмаи!" И я спросил её: "А кто осведомил тебя, что я аль-Асмаи?" И она отвечала: "О старец, если имя твоё от нас скрыто, то стихи твои от нас не скрыты".
И я сел, и вдруг ворота открылись, и вышла первая девушка, и было в руках её блюдо плодов и блюдо сладостей. И я поел сладостей и плодов, и поблагодарил девушку за её милость, и хотел уходить, и вдруг какая-то девушка закричала: "Посиди, о Асмаи!" И, подняв к ней глаза, я увидел розовую руку в жёлтом рукаве и подумал, что луна сияет из-под облаков. И девушка кинула мне кошелёк, в котором было триста динаров, и сказала: "Это моя деньги, и они - подарок тебе от меня за твой приговор".
"А почему ты рассудил в пользу младшей?" - спросил повелитель правоверных. И аль-Асмаи сказал: "О повелитель правоверных, - да продлит Аллах твою жизнь! - старшая сказала: "Я удивлюсь, если он посетит во сне моё ложе", - и это скрыто и связано с условием: может и случиться, и не случиться. Что до средней, то мимо неё прошёл во сне призрак воображения, и она его приветствовала; что же касается стиха младшей, то она сказала в нем, что лежала с любимым, как лежат в действительности, и вдыхала его дыханье, которое приятнее мускуса, и выкупила бы его своей душой и семьёй. А выкупают душой только того, кто дороже всего на свете". - "Ты отличился, о Асмаи!" - воскликнул халиф и тоже дал ему триста динаров за его рассказ.
Рассказ об Ибрахиме Мосульском и дьяволе (ночи 687-688)
Рассказывают также, что Абу-Исхак-Ибрахим Мосульский рассказывал и сказал: "Я попросил ар-Рашида подарить мне какой-нибудь день, чтобы я мог уединиться с моими родными и друзьями, и он позволил мне это в день субботы. И я пришёл домой и стал приготовлять себе кушанья и напитки и то, что мне было нужно, и приказал привратникам запереть (ворота и никому не позволять ко мне войти. И когда я находился в зале, окружённый женщинами, вдруг вошёл ко мне старец, внушающий почтение и красивый, в белых одеждах и мягкой рубахе, с тайлесаном на голове. В ручках у него был посох с серебряной рукояткой, и от него веяло запахом благовоний, который наполнил помещения и проход. И охватил меня великий гнев оттого, что этот старен вошёл ко мне, и я решил прогнать привратников, а старец приветствовал меня наилучшим приветствием, и я ответил ему и велел ему сесть. И он сел и стал со мной беседовать, ведя речь об арабах пустыни и их стихах. И исчез бывший во мне гнев, и я подумал, что слуги хотели доставить мне радость, впустив ко мне подобного человека, так как он был образован я остроумен. "Не угодно ли тебе поесть?" - спросил я старца, и он сказал: "Нет мне в этом нужды". И тогда я опросил: "А попить?" И старец молвил: "Это пусть будет по-твоему".