И я выпил ритль и дал ему выпить столько же, и затем он сказал мне: "О Абу-Исхак, не хочешь ли ты чтонибудь мне спеть - мы послушаем твоё искусство, в котором ты превзошёл и простого и избранного".
И слова старца разгневали меня, но потом я облегчил для себя это дело и, взяв лютню, ударил по ней и запел. И старец сказал: "Прекрасно, о Абу-Исхак!"
И тогда, - говорил Ибрахим, - я стал ещё более гневен и подумал: "Он не удовлетворился тем, что вошёл ко мне без позволения, и пристаёт с просьбами, но назвал меня по имени, не зная, как ко мне обратиться".
"Не хочешь ли ты прибавить ещё, а мы с тобой потягаемся?" - сказал потом старец. И я стерпел эту тяготу и, взяв лютню, запел, и был внимателен при пении и проявил заботливость, так как старец сказал: "А мы с тобой потягаемся..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот восемьдесят восьмая ночьКогда же настала шестьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что старец сказал АбуИсхаку: "Не хочешь ли ты прибавить ещё, а мы с тобой помочь "И я стерпел эту тяготу, - говорил Абу-Исхак, - и, взяв лютню, запел и был внимателен при пении и проявил полную заботливость, так как старец сказал: "А мы с тобой потягаемся". И старец пришёл в восторг и воскликнул: "Прекрасно, о господин мой! И затем он спросил: "Позволишь ля ты мне петь?" И я ответил ему: "Твоё дело!" И счёл, что он слаб умом, если будет петь в моем присутствии после того, что услышал от меня. Старец взял лютни и стал её настраивать, и, клянусь Аллахом, мне представилось, что лютня говорит ясным арабским языком, прекрасным, жеманным голосом! И старец начал петь такие стихи:
"Вся печень изранена моя, - кто бы продал мне Другую, здоровую, в обмен, без болячек? Но все отказались люди печень мою купить - Никто за здоровое не купит больное. Стенаю я от тоски, в груди поселившейся, Как стонет давящийся, вином заболевший".И клянусь Аллахом, - говорил Абу-Исхак, - я подумал, что двери и стены и все, что есть в доме, отвечает ему и поёт с ним, так прекрасен был его голос, и мне казалось даже, что я слышу, как мои члены и одежда отвечают ему. И я сидел, оторопев, и не был в состоянии ни говорить, ни двигаться из-за того, что вошло ко мне в сердце, а старец запел такие стихи:
"О голуби аль-Лива, вернитесь хоть раз ко мне - По вашим я голосам тоскую безмерно! Вернулись они к ветвям, едва не убив меня, И им не открыл едва я все свои тайны. И криком зовут они ушедшего, словно бы Вина напились они и им одержимы. Не видел мой глаз вовек голубок, подобных им, Хоть плачут, но из их глаз слеза не струится.И он пропел ещё такие стихи:
"О Неджда зефир, когда подуешь из Неджда ты, Твоё дуновение тоски мне прибавит лишь. Голубка проворковала в утренний светлый час В ветвях переплётшихся лавровых и ивовых. И плачет в тоске она, как маленькое дитя, Являя тоску и страсть, которых не ведал я. Они говорят, что милый, если приблизится, Наскучит, и отдалённость лечит от страсти нас. Лечились по-всякому, и не исцелились мы. Но близость жилищ все ж лучше, чем отдаление, Хоть близость жилищ не может быть нам полезною, Коль тот, кто любим тобой, не знает к тебе любви".И потом старец сказал: "О Ибрахим, спой напев, который ты услышал, и придерживайся этого способа в своём пении, и научи ему твоих невольниц".
"Повтори напев", - сказал я. Но старец молвил: "Ты не нуждаешься в повторении, ты уже схватил его и покончил с ним".
И потом он исчез передо мной, и я удивился и, взяв меч, вытащил его и побежал к дверям гарема, но увидел, что они заперты. И я спросил невольниц: "Что вы слышали?" И они сказали: "Мы слышали самое лучшее и самое прекрасное пение".
И тогда я вышел в недоумении к воротам дома и, увидев, что они заперты, спросил привратников про старца, и они сказали: "Какой старец? Клянёмся Аллахом, к тебе не входил сегодня никто".
И я вернулся, обдумывая это дело, и вдруг кто-то невидимо заговорил из угла комнаты и сказал: "Не беда, о Абу-Исхак, я - Абу-Мурра, и я был сегодня твоим собутыльником. Не пугайся же!"
И я поехал к ар-Рашиду и рассказал ему эту историю, и ар-Рашид сказал: "Повтори напевы, которым ты научился от него". И я взял лютню и стал играть, и вдруг оказывается, напевы крепко утвердились у меня в груди.
И ар-Рашид пришёл от них в восторг и стал пить под них, хотя и не увлекался вином, и говорил: "О, если бы он дал один день насладиться собою, как дал насладиться тебе".
И затем он приказал выдать мне награду, и я взял её и уехал".
Рассказ о Джамиле и сыне его дяди (ночи 688-691)