Потом он велел принести богатства, захваченные в пустыни Матруханны, собрал войска и разделил деньги, не оставив никого, кому бы не дал достаточно денег. А затем он призвал из каждого отряда по триста всадников и сказал им: «Пошлите жалованье домой, так как я останусь здесь у этого города, пока не отомщу за моего брата Шарр-Кана, хотя бы я умер в этом месте».
И, услышав от него эти слова, воины взяли деньги, которые он дал им, и ответили ему: «Слушаем и повинуемся!» А Дау-аль-Макан призвал гонцов и дал им письма и велел передать их и доставить деньги в дома воинов, сообщив их родным, что они здоровы и спокойны. «Расскажите, что мы осаждаем аль-Кустантынию и разрушим её или умрём; хотя бы пробыли здесь месяцы и годы, мы не тронемся отсюда, не завоевав её», – сказал им Дау-аль-Макан и велел везирю Дандану написать письмо его сестре Нузхат-аз-Заман. «Сообщи ей о том, что с нами случилось и каково нам, – сказал он, – и поручи ей заботиться о моем сыне. Когда я выступил, моя жена была близка к родам, и сейчас она не иначе, как родила. И если, как я слышал, ей послан сын, пусть гонцы возвращаются скорее и привезут мне эту весть». И он подарил гонцам немного денег, и они взяли их и отправились в тот же час и минуту, и люди вышли проститься с ними и поручили им беречь деньги.
А когда они отправились, царь обратился к везирю Дандану и велел ему отдать людям приказ подползти близко к стенам, и они подползли, но никого не нашли на стенах и удивились этому. И султан был озабочен этим и стал печалиться о разлуке со своим братом ШаррКаном и не знал, что думать о подвижнике-обманщике. И они провели так три дня и никого не увидели.
Вот что было с мусульманами. Что же до румов и до причины их уклонения от боя в эти три дня, то Зат-адДавахи, убив Шарр-Кана, поспешно пошла и, придя к стенам, закричала сторожам на языке румов, чтобы они спустили ей верёвку. «Кто ты?» – спросили её. И она отвечала: «Я Зат-ад-Давахи!» И её узнали и спустили ей верёвку, а она привязала себя к ней, и её подняли. И, прибыв к румам, она вошла к царю Афридуну и спросила его: «Что это я слышала от мусульман? Они говорили, что мой сын Хардуб убит».
«Да», – отвечал Афридун. И старуха закричала и заплакала, и плакала до тех пор, пока не довела до плача Афридуна и тех, кто был у него, а затем она рассказала Афридуну, что зарезала Шарр-Кана и тридцать слуг. И Афридун обрадовался и поблагодарил её, целуя ей руки, и пожелал ей быть стойкой, потеряв сына. «Клянусь мессией, – воскликнула она, – я не удовлетворяюсь, убив собаку из мусульманских собак в отместку за царя из царей времени! Я непременно устрою хитрость и измыслю козни, которыми убью султана Дау-аль-Макана, везиря Дандана, и царедворца, и Рустума, и Бахрама, и десять тысяч витязей из войск ислама. О, царь времени, – сказала она потом, – я хочу справить печаль по моему сыну и порвать пояс и сломать кресты». А Афридун отвечал си: «Делай, что хочешь, я не буду прекословить тебе ни в чем. Если бы ты и долгое время печалилась по твоём сыне, этого было бы мало. Мусульмане, если они захотели бы нас осаждать лета и годы, не добьются от нас того, чего хотят, и им достанется лишь усталость и труд».
И проклятая, покончив с бедствиями, которые она учинила, и с несчастьями, ею самою придуманными, взяла чернильницу и бумагу и написала: «От Шавахи Зат-ад-Давахи достойным мусульманам: „Знайте, что я входила в ваши земли и примешала свою скверну к вашему благородству. Прежде я убила вашего царя Омара ибн ан-Нумана, посреди его дворца, и также убила многих его людей в сражении при ущелье и пещере, а последние, кого я убила, – это Шарр-Кан и его слуги. И если поможет мне время и будет послушен мне сатана, я непременно убью султана и везиря Дандана. И если вы хотите после этого остаться целы – уезжайте, если же вы хотите гибели ваших душ – не уклоняйтесь от пребывания здесь. И хоть бы вы остались здесь лета и годы, вы не достигнете от нас желаемого. Мир вам!“
И, написав письмо, она провела в печали по царе Хардубе три дня, а на четвёртый день позвала патриция и приказала ему взять эту записку, привязать её к стреле и пустить к мусульманам. А после этого она пошла в церковь и стала плакать и причитать о потере сына, и она сказала тому, кто воцарился после пего: «Я непременно убью Дау-аль-Макана и всех врагов ислама!»
Вот что было с нею. Что же до мусульман, то они провели три дня, огорчённые и озабоченные, а на четвёртый день они посмотрели на стены и вдруг видят – патриций с деревянной стрелой, а на конце её письмо. И они подождали, пока патриций пустил им стрелу, и султан велел везирю Дандану прочитать письмо. И когда тот прочитал его и Дау-аль-Макан услышал, что в нем написано, и понял его смысл, глаза его пролили слезы, и он закричал, мучаясь из-за её коварства, а везирь сказал: «Клянусь Аллахом, моё сердце бежало от неё!» – «Как могла эта распутница схитрить с нами два раза! – воскликнул султан. – Но клянусь Аллахом, я не тронусь отсюда, пока не наполню ей фардж расплавленным свинцом и не заточу её, как птиц заточают в клетке, а потоп привяжу за волосы и распну на воротах аль-Кустантыиии!» И он вспомнил своего брата и заплакал горьким плачем.
А неверные, когда старуха направилась к ним и рассказала, что случилось, обрадовались убиению ШаррКана и спасению Зат-ад-Давахи. Мусульмане же поиериулись к воротам аль-Кустаптынии, и султан обещал им, если он завоюет город, разделить его богатства между ними поровну. Вот! А у султана не высыхали слезы о? печали по брату, и худоба обнажила его тело, так что он стал, точно зубочистка. И везирь Дандан вошёл к нему и сказал: «Успокой свою душу и прохлади глаза! Твой брат умер не раньше своего срока, и нет пользы от этой печали. Как прекрасны слова поэта: