Николай выглянул в окно и обмер. По периметру больничной площадки, с букетом цветов прохаживался тот самый крокодил Гена. Завидя в окне Чудилу, он радостно заскрипел зубами и завилял дружелюбно хвостиком. При этом сбив с ног троих пешеходов, шедших в поликлинику на утренние процедуры.
Николай попятился.
— Господи! Что это такое! Где я! Что со мною!?
А в люльке, громко, во всю глотку заорал завёрнутый в байковое одеяльце – его сынишка малюсенький зелёненький Николай Геннадьевич, только что проснувшийся!
Завидя Чудилу, первенец неожиданно заткнулся и заулыбался, вытягиваясь ему на встречу в желании чтобы тот взял его на ручки – произнёс первое в своей жизни слово:
— Мама!
— Ма-ма-а!!! — Вторил ему Чудило, но уже совсем по другому, трясущимися губами в надежде на спасение. — Ма-ма-а!!! Помогите!!! Ма-ма!!!!!!!!!!!!!!
И где то там, в прострации действующего оцепенения – Николай услышал лёгкую, успокаивающую музыку, он сразу узнал – это был Концерт для фортепиано с оркестром № 1.
Открыв глаза, больничная палата исчезла – он снова оказался на полу у себя дома.
— Слава Богу! Что хоть дома! — шептали его пересохшие губы.
А когда умолкли звуки – Сонаты до-диез минор, когда остался один в разгромленной квартире, когда весь мир перевернулся с ног на голову – он отыскал в своих закромах последние силы, и...
21. Раннее, раннее утро.
…враскорячку, кое-как выскочил на лестничную площадку. В одних трусах с деревянной ложкой, промчался вниз по винтовой лестнице – и только женщины визжали, еле успевая отскакивать в стороны
уступая дорогу Чудиле.
Сбежав в низ, и остановившись у самой двери, Николай замер. В сей миг, вся жизнь пролетела перед его глазами – и ничего кроме моря водки, в ней не было.
— Эх! — с досадой, грянул Николай, — видно и вправду пришло время – что-то менять!
И полагаясь на ветер перемен, о котором ему все уши прожужжала когда-то Аннушка… И всё же в надежде на чудо, на то, что, вдруг дверь возьмет, да и не откроется – он легонько толкнул её…
Так и случилось – дверь не открылась, от сердца отлегло. Он немного постоял в раздумьях, и сомненьях – предполагая:
— А может не стоит торопиться, что-то менять в будущем, да разве мне плохо жилось!?
И лишь вспомнив про крокодила, его затрясло и он окончательно – предположил:
— Эх! Как ни крути, а перемены всё-таки – неизбежны, — и, вспомнив про последнее выступление генерального секретаря ЦК КПСС Горбачёва по радио – добавил, — Перестройка – твою мать!
А когда окончательно, и без поворотно – утвердив своё решение, и завизировав его – плевком в прошлое, Николай вновь попытался толкнуть дверь. Но и на этот раз дверь не поддалась, видно само проведение насмехалось над ним – что, в свою очередь очень разозлило Николая.
— Ах ты, зараза! Ещё и упираешься! — произнёс нервно Чудило.
И уж тогда-то, с разбега, со всей своей мощи, плечом, собрав всю оставшуюся злость воедино – выбил дверь вместе с мясом!
Она заскрежетала, и рухнула – отлетев метров на пять, от своей коробки вместе с пыльной трухой разлетевшейся по сторонам улицы…
И, о чудо! Тут же со всех сторон, его обхватил радостный Ветер! Он ждал его! Взъерошив последние три волосинки на лысине – потянул за собой! Да так что Чудило, тоже тронулся ему навстречу...
Да так видно и тронулся… С тех самых пор!..
А ветер, не долго, думая – пронзительным холодом ворвался в его трусы – надул их, и сорвал с его тощей задницы, крепко зажав трофей в своём увесистом кулачке, впрыгнул на ближайшее облако, и, сделав ноги – исчез за огромной тучей.
Оставшись в чём мать родила, Чудило опустился на колени, и, опершись о кирпичную стену дома, застыл в полном оцепенении.
Холод ветра передался в самое его сердце. И он не выдержав – закричал. Крик его, бешеный, страстный и дикий – крик простреленной на вылет волчицы, вылетел на середину улицы, мотнулся под арку и, отталкиваемый отовсюду звуками просыпающегося большого города, стал глохнуть и в минуту зачах.