— Это ты, действительно ты изготовил то блюдо из зерен граната?
И запуганный Гассан неизменно отвечал:
— Да, государь!
И визирь каждый раз приказывал после такого допроса:
— Свяжите этого человека и посадите его обратно в ящик.
И они шли таким образом, пока не прибыли в Каир. Но прежде чем войти в город, они остановились в предместье Зайданиахе, и визирь приказал выпустить Гассана из ящика и привести к нему. И тогда он сказал:
— Поскорее приведите сюда плотника!
И когда привели плотника, визирь сказал ему:
— Сними мерку с этого человека, его длину и ширину, и сооруди немедленно по этой мерке позорный столб и прикрепи этот позорный столб к телеге, запряженной парой буйволов!
Тогда Гассан воскликнул с ужасом:
— О государь, что же ты хочешь сделать со мною?
И визирь отвечал:
— Пригвоздить тебя к позорному столбу и ввезти тебя в таком виде в город на посмешище всем жителям!
И Гассан спросил:
— Но за какое же преступление заслужил я подобное наказание?
Тогда визирь Шамзеддин сказал:
— За небрежность, с которой ты приготовил блюдо из зерен граната. Ты недостаточно положил в него пряностей и благовоний!
При этих словах Гассан ударил себя по лбу и воскликнул:
— О Аллах, и это все? Так вот за что ты подвергнул меня столь утомительному путешествию, и за весь день только один раз дал мне поесть, и теперь хочешь пригвоздить меня к этому позорному столбу?
И визирь отвечал серьезным тоном:
— Да, разумеется, именно за то, что в твоем блюде было недостаточно приправ!
Тогда Гассан Бадреддин дошел до пределов изумления и поднял руки к небу и впал в глубокое раздумье.
И визирь спросил у него:
— О чем размышляешь ты?
И он ответил:
— О государь, о пустяках! Я просто думаю о тех безумцах, начальником которых ты, вероятно, состоишь! Потому что, не будь ты первый из безумцев на свете, разве мог бы ты поступить таким образом со мной из-за того только, что в моем пирожном одной щепоткой больше или меньше благовоний?!
И визирь сказал ему:
— Но разве я не должен предупредить повторение этой ошибки? А для этого не оставалось другого средства!
И Гассан Бадреддин сказал ему:
— Во всяком случае, твое отношение ко мне составляет более тяжкое преступление! И ты должен был бы прежде всего наказать самого себя!
Тогда визирь воскликнул:
— Без сомнения, ты заслужил этот крест!
Во время этого разговора плотник продолжал изготавливать древо пытки и от времени до времени бросал украдкой взгляд на Гассана, как бы говоря ему: «О да, ты заслужил этот крест!»
Между тем наступила ночь; и слуги по приказанию визиря схватили Гассана и снова посадили его в ящик, и визирь крикнул ему:
— Завтра же ты будешь распят!
Потом он подождал несколько часов, пока Гассан не уснул крепким сном, и тогда он повелел взвалить ящик на спину верблюда и отдал приказ двинуться в путь. И шли они не останавливаясь, до тех пор пока не прибыли в Каир, в дом визиря Шамзеддина.
И только тут визирь решил сказать всю правду своей дочери и своей невестке.
И он сказал Сетт эль-Госн:
— Хвала Аллаху, по милости Которого нам удалось найти твоего мужа Гассана Бадреддина! Он здесь с нами! Иди же, дочь моя, и будь счастлива! И позаботься о том, чтобы мебель и ковры во всем доме и в твоей брачной комнате были на том самом месте, на котором они находились в ту ночь!
И Сетт эль-Госн, несмотря на то что была на вершине блаженства, тотчас же сделала все необходимые распоряжения, и служанки ее дружно принялись за работу и зажгли все светильники.
И визирь сказал им:
— Я помогу вам восстановить все по-прежнему!
И он пошел к своему шкафу и вынул оттуда бумагу, на которой он сделал опись всей мебели и всех предметов с точным указанием места, где они находились тогда. И он стал читать вслух эту опись и следил за тем, чтобы каждая вещь находилась на прежнем месте. И все было приведено в такой порядок, что самый внимательный наблюдатель мог бы вообразить, что он вновь присутствует на свадебном пире прекрасной Сетт эль-Госн и горбатого конюха.
Потом визирь собственноручно разложил на прежние места вещи Гассана Бадреддина: его тюрбан — на стул, его ночные шальвары — на смятую постель, его верхние шальвары и кафтан — на диван, а под ними — кошелек с тысячей золотых динариев и распиской еврея. Письмо же, завернутое в вощеный холст, он по-прежнему зашил между феской и материей тюрбана.