Потом он велел своей дочери одеться точь-в-точь как в ту первую ночь и пойти в брачную комнату и приготовиться к посещению своего мужа и двоюродного брата, Гассана Бадреддина, и, когда он войдет, сказать ему: «О как ты замешкался в кабинете удобств! Молю тебя именем Аллаха, если ты нездоров, не скрывай этого от меня! Разве я не твоя вещь и не твоя раба?»
И он еще советовал ей, хотя Сетт эль-Госн совсем не нуждалась в его наставлениях, быть как можно нежнее с двоюродным братом и устроить ему приятную ночь, не пренебрегая милыми разговорами и хорошими стихами поэтов.
Потом визирь записал у себя число этого счастливого дня и направился к той комнате, в которой помещался ящик со спящим Гассаном. И он повелел вытащить его, сонного, из ящика, и развязал ему ноги, и раздел его, и надел ему только одну тонкую рубашку и ночной колпак, как в ночь его свадьбы. После этого визирь быстро скрылся, отворив все двери, которые вели в брачную комнату, и оставил Гассана одного.
А Гассан скоро проснулся и остолбенел, увидев себя почти голым в этом великолепно освещенном коридоре, который казался ему очень знакомым. И он сказал себе: «Ну, разберись-ка теперь, молодец, находишься ли ты в глубоком сне, или все это происходит наяву?»
Однако после первых минут изумления он решился встать и сделать несколько шагов по направлению к одной из дверей, выходившей в коридор. И вдруг у него остановилось дыхание: он сразу узнал залу, в которой происходило незабвенное торжество — в честь его, Гассана, и в ущерб горбуну! И через открытую дверь, выходившую из залы в брачную комнату, он увидел на стуле свой тюрбан, а на диване — свои шальвары и кафтан! Тогда пот выступил у него на лбу, и он отер его своей рукой. И он сказал себе: «О да! Да! Проснулся я? Или сплю? Цох! Цох! Не сошел ли я с ума?»
Однако он продолжал идти вперед, но так, что одной ногой он делал шаг вперед, а другой — шаг назад, не осмеливаясь проникнуть дальше и все время отирая со лба холодный пот. Наконец он воскликнул:
— Клянусь Аллахом! Не может быть никакого сомнения! Это не сон! И ведь я действительно сидел в ящике со связанными ногами! Нет, нет, это не сон!
И, говоря это, он дошел до дверей брачной комнаты и осторожно заглянул в нее.
И тогда из глубины постели, закрытой голубой шелковой драпировкой, Сетт эль-Госн, лежавшая во всей своей нагой красе, приподняла края драпировки и сказала ему:
— О дорогой господин мой! Как ты замешкался в кабинете удобств! О, иди скорее сюда, ко мне!
При этих словах бедный Гассан захохотал, как потребитель гашиша или опия, и закричал:
— Гу! Ги! Гу! Какой удивительный сон! Какой несообразный сон!
Потом он продолжал продвигаться вперед, как будто ступая по змеям, с бесчисленными предосторожностями, одной рукой приподнимая край рубахи, а другой ощупывая воздух, как слепой или пьяница.
Потом, не будучи долее в силах подавить свою душевную тревогу, он сел на ковер и погрузился в глубокое раздумье, делая руками знаки крайнего недоумения, как помешанный человек. Однако же он видел возле себя свои шальвары, такие же, какие были тогда, широкие и в правильных складках, свой тюрбан из Басры, свое верхнее платье и под ним — шнурки кошелька, которые свешивались вниз!
И Сетт эль-Госн вновь заговорила из глубины постели и сказала ему:
— Что же ты, мой милый! Я вижу тебя в сильном смущении, ты даже дрожишь. Ах! Ты не был таким вначале! Что случилось?
Тогда Бадреддин, все еще продолжая сидеть на ковре и держась обеими руками за свой лоб, принялся хохотать как сумасшедший и наконец сказал:
— Ха! Ха! Ты говоришь, что я не такой, как вначале! Как вначале! Но клянусь Аллахом, что с той ночи прошли уже годы и годы! Ха! Ха!
Тогда Сетт эль-Госн сказала ему:
— О мой милый, успокойся! Именем Аллаха умоляю тебя! Успокойся! Я говорю о той ночи, которую ты пришел провести в моих объятиях, о той, в которую ты покрывал меня своими ласками! Милый мой! Ты только что вышел в кабинет удобств. И ты на целый час замешкался там! Я вижу, ты нездоров! Приди же ко мне, я согрею тебя, приди, мой милый, приди, мое сердце, мои глаза!
Но Бадреддин продолжал хохотать как сумасшедший и потом сказал ей:
— Может ли это быть правдой?! Впрочем… Может быть, я действительно заснул в кабинете удобств и там, оставаясь в полном покое, видел такой неприятный сон?! — Потом он прибавил: — О да! Очень неприятный! Вообрази только, мне снилось, что я был нечто вроде повара или пирожника в городе Дамаске, в Сирии, очень далеко отсюда! Да! И что я двенадцать лет провел там за этим занятием! И мне снился мальчик благородного происхождения, сопровождаемый евнухом! И у меня случились с ними такие-то и такие-то происшествия.