— Благоволите выпить это! Вы довершите этим ваше снисхождение!
Тогда Аджиб взял кувшин и стал пить из него и потом передал его евнуху, который также отпил из него и потом снова передал кувшин Аджибу, и так они чередовались, пока не напились так, как никогда в жизни. После этого они поблагодарили пирожника и поспешили уйти, чтобы поспеть в стан до захода солнца.
И, придя в стан, Аджиб поспешил поцеловать руку у своей бабушки и у своей матери Сетт эль-Госн. И бабушка поцеловала его и вспомнила о своем сыне Гассане Бадреддине, и долго плакала и вздыхала и наконец произнесла следующие строки:
Потом она сказала Аджибу:
— Дитя мое, скажи, где ты гулял сегодня?
И он отвечал:
— Я был на базаре Дамаска.
И она сказала:
— Тогда ты, вероятно, очень голоден!
И она встала и принесла ему фарфоровую чашу, наполненную столь прославленной смесью из зерен граната с сахаром и миндалем, тем восхитительным блюдом, в котором она была очень искусна и которому она обучила своего сына Бадреддина, когда он был еще ребенком, в Басре.
Она сказала также и рабу Саиду:
— Ты можешь есть это вместе с твоим господином Аджибом.
При этом евнух подумал: «Клянусь Аллахом, у меня поистине нет никакого аппетита! И я не мог бы проглотить ни одного кусочка!»
Однако он сел рядом с Аджибом.
Что же касается Аджиба, то и его желудок был переполнен всеми теми вещами, которые он ел и пил у пирожника. Однако он взял кусочек и попробовал его, но он был не в состоянии проглотить его, до того он был пресыщен. И ему показалось, что пирожное недостаточно сладко, хотя, разумеется, это было неверно, просто он был сыт по горло. И вот, делая гримасу отвращения, он сказал своей бабушке:
— Право, оно невкусно, бабушка!
Тогда бабушка рассердилась и сказала:
— Как, дитя мое, ты осмеливаешься утверждать, что я плохо готовлю? Неужели же ты не знаешь, что во всем мире нет никого, кто мог бы сравниться со мною в искусстве приготовления пирожных и сластей, кроме разве Гассана Бадреддина, моего сына и твоего отца, который, впрочем, научился у меня этому искусству.
Но Аджиб отвечал ей:
— Клянусь Аллахом, бабушка, твоему блюду недостает чего-то; в нем, кажется, мало сахару. И вообще это совсем не то! Ах, если бы ты только знала, бабушка! Мы только что познакомились на базаре — признаюсь тебе в этом, но не выдавай нас дедушке и мамаше — с пирожником, который угостил нас тем же блюдом. Ах! Один аромат его радовал сердце! А что касается его вкуса, то ручаюсь тебе, что оно возбудило бы аппетит даже в том, кто страдает расстройством пищеварения! Поистине, бабушка, твое изделие нельзя сравнить с тем, нет, никоим образом!
При этих словах бабушка исполнилась негодования и, окинув евнуха сердитым взглядом, сказала ему…
Но, дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада увидела приближение утра и скромно умолкла.
Тогда сестра ее, юная Доньязада, сказала ей:
— О сестра, как приятны и нежны твои слова и какой прелестный, занимательный рассказ!
И Шахерезада улыбнулась и сказала:
— Да, сестра, но что это в сравнении с тем, что я расскажу вам следующей ночью, если только по милости Аллаха и доброй воле царя я останусь в живых!
И царь сказал в душе своей: «Клянусь Аллахом, я не убью ее, пока не услышу продолжения ее рассказа! И я должен признать, что это поистине удивительный и необыкновенный рассказ!»
Потом царь Шахрияр и Шахерезада провели остаток ночи в тесном объятии, наслаждаясь любовью до наступления утра.
И когда наступило утро, царь Шахрияр отправился в заседание Совета, и диван был наполнен визирями, придворными и телохранителями.