И когда я вступил в ее дом, я увидел, что все в нем блещет чистотой, и пол в нем вымыт, и вся посуда на кухне вычищена, и все светильники и фонари зажжены, и блюда приготовлены, и напитки и вина разлиты в сосуды. И, увидев меня, молодая девушка бросилась в мои объятия и принялась ласкать меня и сказала мне:
— О, как я ждала тебя!
После этого мы начали есть и ели до насыщения. И потом слуги убрали скатерть и принесли напитки. И мы пили не переставая и грызли миндаль и фисташки до полуночи. И после этого мы легли и лежали до утра. И тогда я встал и передал ей, по обыкновению, пятьдесят золотых динариев и вышел. И у ворот я нашел осла и сел на него и отправился в каган и уснул там. И вечером я встал и велел приготовить обед; и я сам приготовил блюдо из риса на масле, которое я приправил орехами миндаля; потом блюдо жареных земляных груш и еще много других вещей. Потом я купил фруктов и разных сортов миндаля и все это послал туда. И я взял с собою в платке пятьдесят золотых динариев и вышел из кагана. И я сел на того же осла и приехал к дому молодой девушки и вошел в дом. И мы сели есть и пить и потом обнимались до самого утра. И когда я встал, я сунул ей платок и вернулся, по обыкновению, в свой каган.
И все это не прекращалось, и я наконец совершенно разорился, и у меня не осталось не только ни одного динария, но даже ни одной драхмы.
И я не знал, что делать, и в душе думал, что все это дело шайтана.
И я произнес следующие стихи:
И я не знал, что мне делать, и, предавшись всецело моим печальным мыслям, я вышел из кагана, чтобы пройтись немного, и пришел на площадь Байн-аль-Касрейн, у самых ворот Зауйлата. И тут я нашел большое стечение людей, и толпа наполняла всю площадь, потому что это был праздник и базарный день. И я смешался с толпой и по воле рока увидел возле себя хорошо одетого всадника. По случаю большой тесноты я против моей воли был прижат к нему, и рука моя пришлась как раз против его кармана и коснулась его; и я почувствовал, что в этом кармане лежит маленький круглый сверток, и я быстро просунул руку в карман и вытащил из него сверток, но не настолько ловко, чтобы он не мог почувствовать это или заметить движение моей руки. И тогда всадник, чувствуя, что карман его сразу сделался легче, положил руку в карман и увидел, что там уже нет свертка. И тогда он в гневе повернулся ко мне и замахнулся своей булавой и с силой ударил меня по голове; и я упал на землю, и тотчас же меня окружила большая толпа людей, и некоторые из них остановили всадника и, держа за уезду его лошадь, говорили ему:
— Нехорошо пользоваться давкой и бить беззащитного человека!
Но всадник воскликнул им в ответ:
— Знайте все вы, что этот человек — вор!
При этих словах я очнулся от обморока, в котором находился, и услышал, как в толпе говорили:
— Нет, не может быть! Такой красивый и знатный юноша не может воровать!
И вот в толпе завязался спор о том, украл я или не украл, и возражения и объяснения так и сыпались со всех сторон, и в конце концов поток людей захватил и увлек меня с собой, и я, вероятно, успел бы скрыться от бдительности всадника, который не хотел выпустить меня, если бы по воле рока как раз в это время не появились вали и стража, которые прошли через ворота Зауйлата и подошли к толпе, теснившейся вокруг нас.
И вали спросил:
— Что здесь случилось?
И всадник отвечал ему:
— Клянусь Аллахом, о эмир, этот человек — вор! У меня был в кармане голубой кошелек, и в нем двадцать золотых динариев, и он нашел возможным посреди этой давки похитить его у меня.
И вали спросил у него:
— Есть ли у тебя свидетель, который видел это?
И всадник отвечал:
— Нет!
Тогда вали подозвал мукаддема, начальника стражи, и сказал ему:
— Возьми этого человека и обыщи его!