И я в свою очередь говорил ей:
— Кстати, я забыл спросить у тебя о значении этих слов:
Как смерть сладка в сравнении с изменой!
Но она ни слова не хотела сказать мне об этом.
Утром, на рассвете, она поднялась и взяла большой кошелек, наполненный динариями, и сказала мне:
— Ну, теперь вставай и проводи меня к ее могиле, ибо я хочу выстроить над ней купол.
И я отвечал:
— Слушаю и повинуюсь!
И я вышел и шел впереди ее; и она следовала за мною, раздавая нищим деньги, которые она черпала из кошелька; и каждый раз она говорила:
— Это за упокой души Азизы!
И таким образом мы дошли до могилы; и она бросилась на мраморную плиту и залилась слезами. Потом она вынула из шелкового мешочка стальные ножницы и золотой молоточек и красивыми буквами начертала на гладком мраморе следующие стихи:
Потом она поднялась, бросила прощальный взгляд на гробницу Азизы и направилась со мною в обратный путь. И вдруг с нею произошла странная перемена, и она сделалась очень нежна ко мне и несколько раз повторила:
— Ради Аллаха, не оставляй меня никогда!
И я поспешил выразить ей мое послушание и повиновение. И я продолжал проводить с нею ночи, и она всегда встречала меня с радостным восторгом и не жалела ничего, чтобы доставить мне удовольствие. И таким образом, я не переставал есть и пить, и целовать мою подругу, и совокупляться с нею; и я носил великолепные платья, одно лучше другого, и тончайшие рубашки, одна тоньше другой; и я достиг пределов тучности и не знал ни горестей, ни забот; и я лишился даже воспоминания о бедной дочери моего дяди. И в этом состоянии блаженства я пробыл целый год.
И вот в начале второго года отправился я однажды в хаммам и облачился в самое роскошное из моих платьев, и, выходя из хамма-ма, выпил чашку шербета и с наслаждением вдыхал тонкий аромат, распространявшийся от моего платья, пропитанного благовониями; и был я в самом блаженном настроении и видел все в самом радужном свете; и ощущение бытия было особенно сладостно для меня в этот день, и настолько, что я был точно опьянен, не чувствовал тяжести собственного тела и бежал, точно человек, охваченный винными парами. И вот в этом-то состоянии мною овладело желание излить душу на груди моей подруги.
И я направился к ее дому и, переходя через глухой переулок Флейты, увидел старуху, которая шла навстречу мне, держа в руке фонарь, освещавший дорогу перед ней, и какое-то письмо в свертке. И я остановился; тогда она, пожелав мне мира, сказала…
Дойдя до этого места своего повествования, Шахерезада увидела приближение утра и скромно умолкла, не желая злоупотреблять данным ей разрешением.
А когда наступила
она сказала:
Тогда она, пожелав мне мира, сказала:
— Сын мой, умеешь ли ты читать?
Я отвечал:
— Да, добрая женщина.
Она сказала мне:
— В таком случае прошу тебя, возьми это письмо и прочитай мне его!
И она протянула мне письмо; и я взял, развернул его и прочитал. И в нем говорилось, что отправитель письма находится в добром здравии и шлет поклоны и всякие пожелания сестре и родителям. И, услыхав это, старуха подняла руки к небу и пожелала мне всякого благополучия за добрую весть; и она сказала мне:
— Да избавит тебя Аллах от всех страданий, как ты избавил от тревоги мое сердце!
Потом она взяла письмо из моих рук и пошла своей дорогой. В эту минуту меня охватила срочная потребность помочиться, я подошел к стене по своей нужде, и, когда я закончил, и привел в порядок свое платье, и собирался уже удалиться, я увидел ту же старуху, которая возвращалась ко мне; и, подойдя ко мне, она взяла мою руку и поднесла ее к своим губам и сказала: