— Извини меня, господин мой! Я хочу попросить тебя об одной милости, и если ты соблаговолишь исполнить ее и завершишь свои благодеяния, то Всемилостивый Аллах вознаградит тебя за все! Прошу тебя, благоволи последовать за мной до дверей нашего дома, близехонько отсюда, чтобы прочитать еще раз, стоя за дверью, это письмо; ибо женщины, живущие в нашем доме, отнесутся с недоверием к моим словам, в особенности же дочь моя, которая очень привязана к своему брату, отправителю этого письма; и вот уже десять лет прошло с тех пор, как он отправился путешествовать, и это первая весточка от него, которого мы уже оплакивали как умершего. Прошу же тебя, не отказывай мне в этом! И тебе не нужно даже входить в дом, так как ты можешь читать письмо, стоя перед дверью. Впрочем, ведь ты знаешь слова пророка (да будет с ним мир и молитва!) относительно тех, кто помогает своим ближним: «Того, кто избавит мусульманина от какой-нибудь беды из бед этого мира, Аллах избавит от семидесяти двух бед будущего мира!»
Тогда я поспешил исполнить просьбу старухи и сказал ей:
— Иди вперед и посвети мне!
И старуха пошла вперед, и, пройдя несколько шагов, мы пришли к дверям какого-то дворца.
Это была монументальная дверь, вся покрытая украшениями из чеканной бронзы и красной меди. И я подошел вплотную к двери; и старуха закричала что-то на персидском языке. И тотчас же — раньше чем я успел опомниться, до того быстро все это произошло, — передо мною появилась за полуотворенной дверью стройная улыбающаяся молодая девушка с босыми ногами. Мраморный пол, очевидно, только что помыли, и он еще не просох; и она приподнимала руками складки своих шальвар, чтобы не замочить их, до самого верха бедер; и рукава ее также были приподняты до самых плеч и обнажали руки ослепительной белизны. И я не знал, чем мне больше восхищаться — ее бедрами, этими колоннами из алебастра, или ее дивными руками, точно выточенными из хрусталя. Изящные лодыжки ее были украшены золотыми бубенчиками, усеянными драгоценными камнями, а на руках блестели тяжелые браслеты, переливавшиеся огнями всех цветов; в ушах сверкали серьги с подвесками из чудесного жемчуга, а на шее — тройное ожерелье из бесподобных драгоценных камней; на голове красовался платочек из тончайшей ткани, усеянной алмазами.
Однако была одна деталь, которая заставила меня предположить, что она, должно быть, прежде чем открыть нам, занималась некоторыми довольно приятными упражнениями, ведь я заметил, что ее незастегнутая рубашка выскочила из ее шальвар, шнурки которых были развязаны. И красота этой молодой девушки, и в особенности ее дивные бедра, навела меня на глубокие размышления; и я невольно вспомнил слова поэта:
Увидев меня, молодая девушка прикинулась чрезвычайно изумленной, и, повернув ко мне свое кроткое лицо с большими глазами, она спросила нежным голосом, который показался мне восхитительнее всего, что я слышал во всей моей жизни:
— О мать моя, так это он будет читать нам письмо?
И когда старуха ответила: «Да!» — молодая девушка протянула руку, чтобы передать мне письмо, которое она взяла из рук матери. Но в ту минуту, как я наклонился к ней, чтобы взять из ее рук это письмо, я неожиданно почувствовал толчок в спину, которым старуха втолкнула меня в прихожую, между тем как сама она быстрее молнии вошла вслед за мною, захлопнув за собой дверь. И вот я очутился пленником среди этих двух женщин, не зная даже, что они собираются сделать со мною. Но я недолго оставался в неведении. Действительно, не успел я…
В эту минуту Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Действительно, не успел я дойти до середины коридора, как молодая девушка искусным толчком повалила меня на землю и, растянувшись на мне во весь свой рост, стала с неистовством душить меня в своих объятиях. И мне казалось, что настал последний час мой. Но это было совсем не то! После разных странных движений молодая девушка приподнялась, села на мой живот и рукой стала растирать меня с такой яростью и так долго, что я дошел до потери сознания и закрыл глаза как идиот. Тогда молодая девушка встала и помогла встать и мне; потом она взяла меня за руку и в сопровождении матери ввела меня, минуя семь коридоров и семь галерей, в свои покои. И я шел за нею как опьяненный, а опьянел я от действия ее пальцев, необыкновенно искусных в массаже. И вот она остановилась, приказала мне сесть и сказала: