— Теперь возвращайся туда, откуда пришел! Ты больше не нужен мне, и мне нечего делать с тобой, так как я взяла у тебя единственную вещь, которая могла служить мне. И желание мое теперь удовлетворено! — И она толкнула меня ногой и прогнала из своего дома, говоря: — Благодари Аллаха и за то, что голова еще держится на твоих плечах!
Тогда я, с отчаянием в душе и едва передвигая ноги, дотащился до дома моей молодой жены. И, дойдя до него и найдя дверь отворенной, я бесшумно скользнул в дом и грузно опустился на подушки в большой зале. И в ту же минуту прибежала моя жена, и, увидав бледность моего лица, она внимательно осмотрела меня и заставила рассказать обо всем, что приключилось со мной, и показать ей мою рану. Но я не мог перенести вида этой раны и опять лишился чувств.
Когда же очнулся, я увидел себя лежащим на улице, перед входной дверью, потому что и жена моя, увидев, кем я стал, выбросила меня из своего дома.
Тогда, полный отчаяния, я собрал остаток своих сил и направился к нашему дому; и я бросился в объятия моей матери, которая давно оплакивала меня, не зная, что сталось со мною. И, увидав меня таким бледным и обессиленным, она громко зарыдала…
В эту минуту Шахерезада заметила приближение утра и умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И увидав меня таким бледным и обессиленным, она громко зарыдала. И тогда я вспомнил о моей бедной, кроткой Азизе, которая умерла от огорчения, не проронив ни одного слова упрека; и в первый раз я пожалел о ней и залился слезами раскаяния и безнадежного горя. Потом, когда я на минуту успокоился, мать сказала мне со слезами на глазах:
— Бедное дитя, несчастья преследуют дом наш; я должна сообщить тебе печальную весть: отец твой умер.
При этом известии рыдания сдавили мне горло и я точно остолбенел; потом я упал ниц и в этом состоянии оставался всю ночь.
Утром мать заставила меня подняться и села рядом со мною, но я был точно прикован к месту и не отводил глаз от того угла, где обыкновенно присаживалась моя бедная Азиза, и слезы тихо текли по моим щекам; и мать моя сказала мне:
— Ах, сын мой, вот уже десять дней прошло с тех пор, как я осталась одна в опустевшем доме: десять дней тому назад отец твой умер в милосердии Аллаха!
Я сказал:
— О мать моя, не говори пока об этом! Теперь вся душа моя полна мыслью о бедной Азизе; и я не могу посвятить мою скорбь другим воспоминаниям. Ах, бедная Азиза, покинутая мною, ты, любившая меня искреннею любовью, прости негодному, истерзавшему твое сердце, теперь, когда его постигло наказание свыше меры за все его прегрешения и его жестокую измену!
Мать моя замечала искренность и глубину моей печали, но она пока хранила молчание и старалась только облегчить мои страдания и восстановить мои силы. И она продолжала окружать меня нежной заботливостью и сидела у моего изголовья, повторяя:
— Да будет благословен Аллах, дитя мое, за то, что Он спас тебя от худших бед и сохранил тебе жизнь!
И так шли дни, пока я не поправился окончательно, хотя душою я не переставал страдать.
И вот однажды после обеда мать моя села рядом со мною и сказала мне проникновенным голосом:
— Сын мой, теперь, полагаю, наступило время вручить тебе ту вещь, которую передала мне для тебя перед смертью бедная Азиза; и она просила меня не отдавать тебе этой вещи, пока я не замечу, что ты искренно оплакиваешь ее смерть, и не приду к убеждению, что ты окончательно разорвал незаконные цепи, в которые ты попал.
Потом она открыла сундучок, вынула оттуда сверток и, развязав его, развернула кусок драгоценной парчи, на которой была вышита вот эта вторая газель, которую ты видишь, о принц Диадем. И ты видишь эти стихи, образующие тут чудесную кайму:
Тогда, о господин мой, при чтении этих стихов, я залился обильными слезами и бил себя по лицу от боли и, развернув материю, выронил листочек бумаги, на котором были начертаны рукою самой Азизы…