— Что же сказала твоя госпожа?
Евнух сказал:
— Вот ящичек.
И удивленный царь спросил:
— Так дочь моя не хочет ни драгоценных камней, ни мужей?
Но негр сказал:
— Уволь меня, о царь, от ответа при всем этом собрании.
Тогда царь велел очистить залу и оставил при себе одного визиря; и евнух сказал:
— С госпожой моей Сетт Донией так-то и так-то! Но поистине, молодой человек очень хорош собою!
При этих словах царь Шахраман ударил одной рукой о другую, широко раскрыл глаза и воскликнул:
— Это уж слишком! — А потом прибавил: — Ты видел их, о Кафур?
Евнух ответил:
— Собственными глазами!
Тогда царь сказал:
— Это ни на что не похоже!
И приказал он евнуху привести в тронную залу обоих виновных. И евнух немедленно исполнил приказание. Когда любовники явились к царю, он сказал им, задыхаясь от гнева:
— Так, значит, это правда?!
И больше ничего он не мог сказать, а схватил обеими руками свою большую саблю и хотел броситься на Диадема. Но Сетт Дония обняла своего милого и прильнула к его устам и потом закричала отцу своему:
— Если так, убей нас обоих!
Тогда царь снова сел на свой трон и приказал евнуху отвести Сетт Донию в ее покои. И сказал он Диадему:
— Негодяй и развратитель! Кто ты? И кто отец твой? И как смел ты явиться к моей дочери?
Тогда Диадем сказал:
— Знай, о царь, что если ты желаешь смерти, то и твоя смерть последует за моей немедленно, а царство твое будет уничтожено!
И закричал царь вне себя от гнева:
— Это каким образом?
А тот сказал:
— Я сын Сулейман-шаха! И как было написано, я взял то, в чем мне отказали! Подумай же, царь, прежде чем решиться на мою гибель!
При этих словах царь смутился и стал советоваться со своим визирем. Но визирь сказал:
— Не верь, о царь, словам этого обманщика! Одна лишь смерть может служить достойным наказанием за вероломство такого ублюдка! Да смутит и проклянет его Аллах!
Тогда царь приказал меченосцу:
— Отруби ему голову!
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и, по обыкновению, скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
Тогда царь приказал меченосцу:
— Отруби ему голову!
И погиб бы Диадем, если бы в ту минуту, как меченосец занес уже меч, не объявили царю о прибытии двух послов от царя Сулейман-шаха, просивших о допущении их в залу. Эти же два посла предшествовали самому Сулейман-шаху, шедшему во главе всего своего войска. А послами были не кто иные, как визирь и молодой Азиз. Когда же их допустили и они узнали сына своего царя, принца Диадема, то едва не лишились чувств от радости, и бросились к его ногам, и обняли их. А Диадем велел визирю и Азизу встать, обнял их и в нескольких словах объяснил им, в чем дело; и они также рассказали ему обо всем случившемся и объявили царю Шахраману о скором прибытии царя Сулейман-шаха и всего его войска.
Когда царь Шахраман понял, какой опасности подверг бы себя, если бы казнил Диадема, тожество которого было теперь очевидным, он поднял руки к небу и благословил Аллаха, остановившего руку меченосца. Потом он сказал Диадему:
— Сын мой, извини старика, не знавшего, что хочет сделать. Но виноват мой бедовый визирь, которого я сейчас же велю посадить на кол.
Тогда принц Диадем поцеловал у него руку и сказал ему:
— О царь, ты отец мне, и скорее мне следовало бы просить у тебя прощения за причиненное тебе волнение!
Царь же сказал:
— Виноват этот проклятый евнух, которого я велю распять на гнилой доске, не стоящей и двух драхм!
Тогда Диадем сказал:
— Что касается евнуха, то он того заслуживает! Но визиря следует казнить в следующий раз, если он опять провинится.
Тогда Азиз и визирь стали ходатайствовать о прощении и евнуха, который не помнил себя от страха; и из уважения к визирю царь простил евнуха Кафура.
Тогда Диадем сказал:
— Самое важное — это успокоить тревогу дочери твоей Сетт Донии, которую я люблю, как душу свою!
И царь сказал:
— Я сейчас же иду к ней сам!
Но прежде он распорядился, приказав своему визирю, эмирам и придворным вельможам, сопровождать принца Диадема в хаммам и мыть его самим, чтобы привести его в приятное расположение духа. Потом он поспешил в покои Сетт Донии, которую увидел в ту минуту, как она собиралась поразить себя в сердце острием меча, рукоятка которого упиралась в пол. При таком зрелище царь почувствовал, что разум готов покинуть его навеки, и закричал дочери: