— Какое имя? То ли, которое ношу теперь, или то, которое носила прежде?
И он изменившимся голосом спросил:
— У тебя, значит, есть новое и прежнее имя?
Она ответила ему:
— Да, о старец! Мое прежнее имя означает «упоение временем», а новое — «гнет времени».
При этих словах, произнесенных самым печальным голосом, старый купец почувствовал, что слезы выступили у него на глазах. А молодая Нозхату также не могла удержаться от слез и жалобно произнесла такие стихи:
Но бедуин нашел, что разговор продолжается слишком долго, и, подойдя к Нозхату с поднятою плетью, он сказал:
— Ну, что ты там болтаешь, показывай свое лицо, и делу конец!
Тогда Нозхату взглянула на купца и сказала ему горестным голосом:
— О почтенный старик, молю тебя, избавь меня от этого безбожного разбойника, не знающего Аллаха! Если же ты не можешь сделать этого, то я нынешнею же ночью убью себя!
Тогда купец обратился к бедуину и сказал ему:
— О шейх-бедуин поистине эта девушка только обуза для тебя. Продай же ее мне за какую хочешь цену!
Но бедуин снова закричал:
— Повторяю, что ты должен назначить цену, иначе я сейчас же увезу ее обратно в пустыню пасти верблюдов и подбирать помет!
Тогда купец сказал:
— Хорошо! Чтобы покончить с этим, я предлагаю сумму в пятьдесят тысяч золотых динариев.
Но упрямое животное ответило:
— Ах, нет! Да поможет нам Аллах! Дело не сладится!
Купец же сказал:
— Семьдесят тысяч динариев!
Но бедуин ответил:
— Да поможет нам Аллах! Это не покрыло бы даже суммы, истраченной мною на ее пропитание и на ячменные лепешки! Потому что — знай это, купец, — я истратил на одни ячменные лепешки для нее девяносто тысяч золотых динариев!
Тогда остолбеневший от безумия этого животного купец сказал:
— Но послушай, бедуин, за всю жизнь ты, и твои родные, и все члены вашего племени — вы все и одной сотни динариев не проели на ячмене! Ну, все равно я скажу тебе мое последнее слово, и если ты не согласишься, я сейчас же иду к нашему повелителю Шаркану и скажу ему о дурном обращении твоем с этою молодою невольницею, которую ты, конечно, украл, о разбойник и грабитель!
При этих словах бедуин сказал:
— Пусть будет так; ну, говори, сколько ты предлагаешь!
И купец сказал:
— Сто тысяч динариев!
Тогда бедуин ответил:
— Уступаю тебе невольницу за эту цену, потому что мне нужно идти на базар купить соли.
Купец не мог при этом удержаться от смеха; он повел бедуина и молодую невольницу к себе и полностью заплатил бедуину условленную сумму, после того как динарий за динарием ее отвесил человек, приставленный к общественным весам. А бедуин ушел, сел на своего верблюда и отправился в Иерусалим, говоря себе: «Если сестра принесла мне сто тысяч динариев, то и брат доставит мне по крайней мере столько же. А потому пойду искать его».
И, приехав в Иерусалим, он действительно стал разыскивать Даул Макана по всем ханам; но поскольку тот уже уехал с истопником хаммама, то корыстолюбивый бедуин и не нашел его.
Вот все, что было с бедуином.
Но что касается молодой Нозхату…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Так вот, что касается молодой Нозхату, то, когда добрый купец привел ее в дом свой, он дал ей богатое и тонкое одеяние, лучшее из всех, потом пошел с ней на базар золотых дел мастеров и ювелиров и велел выбрать для нее драгоценные украшения, которые бы ей понравились, и сложил их в атласный шарф, и отнес домой, и передал ей в руки.
Потом он сказал ей:
— Теперь я требую от тебя только того, чтобы ты, когда я приведу тебя во дворец к нашему правителю Шаркану, сказала ему в точности, за какую именно цену я тебя купил, для того чтобы и он не забыл упомянуть о ней в письме, которое я желаю получить от него, к царю Омару аль-Неману, в Багдад. И сверх того, я хотел бы, чтобы Шаркан дал мне пропускной лист и патент на то, чтобы товары, которые я отныне буду провозить для продажи в Багдад, не оплачивались никакими пошлинами и сборами при въезде в этот город.