И в то время, когда Шаркан сидел на особой эстраде, предназначенной для новобрачных, вдруг вошли придворные женщины, и шли они медленно, по две в ряд, сопровождая невесту Нозхату, поддерживаемую двумя женщинами. И после обряда одевания они повели Нозхату в спальню, раздели ее и хотели приступить к омовениям, но увидели, что это излишне для светлого зеркала и благоухающего тела. Тогда женщины дали молодой Нозхату советы, которые обыкновенно даются молодым девицам в брачную ночь, пожелали ей всяких радостей и, надев на нее только тонкую рубашку, оставили ее одну на постели.
Тогда Шаркан вошел в спальню. Он далек был от мысли, что эта чудная девушка — сестра его Нозхату; и ей также было неизвестно, что дамасский государь — родной брат ее Шаркан.
Тогда Шаркан вошел в спальню. Он далек был от мысли, что эта чудная девушка — сестра его Нозхату.
Поэтому в эту ночь Шаркан сочетался с молодой Нозхату, и радости их обоих были велики; и сочетание их было так удачно, что с той же ночи Нозхату понесла. И она не преминула сказать об этом Шаркану.
Шаркан был чрезвычайно обрадован, и, когда наступило утро, он приказал врачам записать этот счастливый день; потом он сел на трон, чтобы принять поздравления своих эмиров, визирей и знатных людей государства. По окончании этой церемонии Шаркан позвал своего личного секретаря и продиктовал ему письмо отцу своему, царю Омару аль-Неману, в котором сообщал, что женился на молодой девице, купленной им у одного торговца, одаренной красотою, мудростью и всеми совершенствами знания и воспитания; что он дал ей свободу, чтобы сделать ее своею законною супругою; что уже с первой ночи она понесла и что он имеет намерение в скорости послать ее в Багдад для посещения царя Омара аль-Немана, отца своего, сестры своей Нозхату и брата своего Даул Макана. По написании письма Шаркан запечатал его и отдал гонцу, который немедленно отправился в Багдад и по прошествии двадцати дней возвратился с ответом от царя Омара аль-Немана. И в этом ответе было написано так…
Но тут Шахерезада заметила, что наступает утро, и умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Говорят, ответ был вот какой; призвав имя Аллаха, царь писал: «Письмо это пишет огорченный, подавленный горестью и печалью, тот, кто утратил сокровище души — детей своих, царь Омар аль-Неман возлюбленному сыну своему Шаркану.
Узнай, дитя мое, о моих несчастьях и знай, что после отъезда твоего в Дамаск стены дома так давили мою душу, что, изнемогая от печали, я поехал на охоту подышать свежим воздухом и хоть сколько-нибудь развеять мое огорчение».
И оставался я на охоте в течение месяца, в конце которого вернулся во дворец свой и узнал, что брат твой Даул Макан и сестра твоя Нозхату уехали в Хиджаз с пилигримами священной Мекки. Они воспользовались таким образом моим отсутствием; я же не хотел позволить Даул Макану предпринимать этого паломничества в нынешнем году по причине его слишком юного возраста, но обещал отправиться с ним в будущем году. А он не захотел ждать и убежал с сестрою своею, взяв с собою так мало, что едва могло хватить на дорожные расходы. И теперь у меня нет никаких известий о детях моих, так как пилигримы вернулись без них, и никто не мог сказать мне, что с ними сталось. И вот теперь я облекся по ним в траур, и обливаюсь слезами, и утопаю в печали. Не замедли, о сын мой, известить меня о себе. Шлю пожелания мира тебе и всем, кто с тобою».
Несколько месяцев спустя после получения этого письма Шаркан решился рассказать своей супруге о несчастье, постигшем его отца; раньше же он не хотел тревожить ее, потому что она была беременна. Теперь же, когда она благополучно родила дочку, Шаркан вошел к ней и прежде всего поцеловал девочку. А жена сказала ему:
— Девочке исполнилось семь дней, значит, по обычаю, так как сегодня седьмой день, ты должен дать ей имя.
Тогда Шаркан взял дочку на руки, и в то время, как он смотрел на нее, он увидел у нее на шее, на золотой цепочке, один из драгоценных камней Абризы, несчастной кайсарийской царицы.
Увидев это, Шаркан так заволновался, что закричал:
— Откуда у тебя этот камень, невольница?
При слове «невольница» Нозхату, задыхаясь от гнева, вскричала:
— Я госпожа твоя и госпожа всех тех, кто живет в этом дворце! Как смеешь ты звать меня невольницей, когда я твоя царица!