Тогда Родимое Пятнышко почтительно поцеловал руку кади, который думал в глубине души: «Клянусь Аллахом, этот прекрасный юноша вполне стоит десяти тысяч динариев, и я бы с удовольствием собственноручно вручил их ему».
Затем Родимое Пятнышко весьма приветливо распрощался с кади и поспешил к супруге своей, нежной Зобейде.
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Далее Родимое Пятнышко весьма приветливо распрощался и поспешил к супруге своей, нежной Зобейде.
Зобейда встретила Родимое Пятнышко с сияющим радостью лицом, поздравила его с достигнутым успехом и дала ему сто динариев с целью устроить для них двоих пир, который продолжался бы всю ночь. И Родимое Пятнышко тотчас велел приготовить упомянутый пир на деньги своей супруги. И оба они принялись есть и пить до насыщения. И тогда, счастливые до крайних пределов счастья, они долго совокуплялись в объятиях друг друга. Затем, желая сделать перерыв, они спустились в приемный зал, зажгли все светильники и устроили вдвоем такой концерт, что, слушая их, скалы пустились бы в пляс и птицы задержали бы свой полет в глубине небес.
И потому нет ничего удивительного, что внезапно раздался стук в наружную дверь дома. Зобейда, которая услышала его первая, сказала Родимому Пятнышку:
— Поди-ка посмотри, кто это стучит в дверь.
И Родимое Пятнышко тотчас пошел отворять.
Между тем в эту ночь халиф Гарун аль-Рашид, почувствовав какое-то стеснение в груди, сказал визирю своему Джафару, меченосцу Масруру и любимому поэту своему, сладостному Абу Нувасу[73]:
— Я чувствую некоторое стеснение в груди. Пойдемте немного прогуляемся по улицам Багдада, чтобы найти, чем развлечься, и облегчить сердце!
И все четверо оделись персидскими дервишами и отправились бродить по улицам Багдада в надежде на какое-нибудь забавное приключение. И таким образом подошли они к дому Зобейды и, услышав пение и игру на музыкальных инструментах, согласно обычаю дервишей постучали в дверь без малейшего стеснения.
Когда Родимое Пятнышко увидел дервишей, то, зная долг гостеприимства и находясь, сверх того, в самом прекрасном расположении духа, принял их весьма радушно, ввел в прихожую и принес им поесть. Но они отказались от еды, говоря:
— Во имя Аллаха! Утонченный дух не нуждается в пище, чтобы услаждать чувства свои, но лишь в гармонии. А между тем мы убеждаемся, что созвучия, слышимые нами с улицы, замолкли, когда мы вошли. Не настоящая ли певица так чудесно пела здесь?
Родимое Пятнышко ответил:
— О нет, господа мои! Это пела моя супруга.
И он рассказал свою историю от начала и до конца, не пропуская ни одной подробности. Но нет никакой нужды повторять ее теперь.
Тогда начальник братства дервишей, которым был сам халиф, сказал Родимому Пятнышку, которого он находил привлекательным в высшей мере и к которому почувствовал внезапное расположение:
— Сын мой, ты можешь быть спокоен относительно этих десяти тысяч динариев, которые ты должен бывшему мужу твоей супруги. Я начальник братства дервишей Багдада, которое насчитывает сорок членов. Живем мы, благодарение Аллаху, в достатке, и десять тысяч динариев не являются с нашей стороны жертвой. И я обещаю тебе доставить их в течение этих десяти дней. Но пойди и попроси свою супругу спеть нам что-нибудь из-за занавеса, чтобы возвысить души наши. Ибо, сын мой, музыка одним заменяет обед, другим — лекарство, а иным — опахало; для нас же она представляет все эти три качества зараз.
Родимое Пятнышко не заставил больше просить себя, и супруга его Зобейда охотно согласилась спеть для дервишей. И радость их была велика, и они провели чудную ночь, то слушая пение, то от всего сердца отзываясь на него: «Ах! Ах!», то приятно беседуя, то слушая веселые импровизации поэта Абу Нуваса, которого красота юноши приводила в восторженное исступление.
С наступлением утра мнимые дервиши поднялись, и халиф, прежде чем уйти, положил под подушку, на которую опирался в течение ночи, кошелек, содержащий на первый раз сто золотых динариев, — все, что он имел при себе в эту минуту. Затем они распростились со своим молодым хозяином, выразив ему благодарность устами Абу Нуваса, который тут же сочинил изящные стихи и дал себе слово в душе своей отнюдь не терять его из виду.
73
Абу Нувасаль-Хасан ибн Хани аль-Хаками (сер. VIII в. — между 813 и 815) — арабский поэт эпохи Гаруна аль-Рашида и его сына аль-Амина.