Все эти подробности были хорошо известны Ахмеду Коросте. Они-то и послужили ему для выполнения его плана. Дождавшись, чтобы спустилась ночная тьма и рабы погрузились в глубокий сон, он прикрепил свою веревочную лестницу вдоль стены павильона, служившего помещением супруги халифа, взобрался по ней и проскользнул беззвучно, как тень, в прихожую, где в мгновение ока завладел всеми четырьмя драгоценными предметами, и затем поспешил спуститься так же, как взобрался.
Оттуда он направился к дому Родимого Пятнышка и тем же способом пробрался во двор, где без малейшего шума поднял одну из мраморных плит, которыми был вымощен двор, поспешно вырыл под ней яму и зарыл в нее украденные предметы. Затем, вновь приведя все в порядок, он исчез, чтобы вернуться в духан еврея Авраама и продолжать пить.
Однако, поскольку Ахмед Короста как-никак был настоящим вором, он не смог удержаться от желания присвоить себе один из четырех драгоценных предметов и маленькую золотую лампу, вместо того чтобы опустить ее в яму, положил себе в карман, подумав: «Не в моих привычках не брать за комиссию. Здесь же я плачу себе сам».
Что же касается халифа, то поначалу изумление его было очень велико, когда, выйдя поутру в прихожую, он не нашел более на столике своих четырех драгоценных вещей. Затем, когда допрошенные им евнухи пали ниц, уверяя в своем неведении, халиф разразился безграничным гневом, да таким, что тотчас же облекся в одежду ярости. Одежда эта была вся из красного шелка, и, когда халиф надевал ее, это было признаком неотвратимых невзгод и ужаснейших бедствий над головами всех окружающих.
Итак, халиф, облекшись в эту красную одежду, вошел в совершенно безлюдную залу Совета и сел на трон. И все придворные, и все визири вошли один за другим поодиночке, и пали ниц перед ним, и остались в этом положении, исключая Джафара, который, весь бледный, все же выпрямился и стоял перед халифом с глазами, устремленными к ногам его.
По прошествии часа этого ужасного молчания халиф посмотрел на безмолвного Джафара и сказал ему глухим голосом:
— Чаша пенится!
И Джафар отвечал:
— Да отстранит Аллах великое зло!
Но в эту минуту вошел вали в сопровождении Ахмеда Коросты. И халиф сказал ему:
— Приблизься, эмир Калед, и скажи мне, каково общественное спокойствие в Багдаде?
Вали, отец Разбухшего Пухляка, ответил:
— Спокойствие в Багдаде полное, о эмир правоверных.
Халиф воскликнул:
— Ты лжешь!
И так как испуганный вали еще не знал, как объяснить себе этот гнев, то Джафар, находившийся около него, шепнул ему на ухо несколько слов о причине того, что повергло его в полное уныние. Затем халиф сказал ему:
— Если ты не сумеешь до наступления ночи отыскать драгоценные вещи, которые дороже мне, чем мое государство, то голова твоя будет вывешена на воротах дворца!
При этих словах вали облобызал землю перед халифом и воскликнул:
— О эмир правоверных, вором, несомненно, должен быть кто-нибудь из дворца, ибо вино, которое киснет в себе самом, содержит фермент брожения. И затем позволь сказать тебе, что ответственным лицом может быть только первый начальник стражи, который один уполномочен на этот надзор и, кстати, знает наперечет всех воров в Багдаде и во всем государстве. И потому казнь его должна предшествовать моей, в случае если пропавшие вещи не будут разысканы.
Тогда приблизился первый начальник стражи Ахмед Короста и после должных приветствий сказал халифу:
— О эмир правоверных, вор будет найден. Но я прошу халифа выдать мне фирман с разрешением производить обыск у всех обитателей дворца и у всех, кто бывает в нем, даже у кади, даже у великого визиря Джафара и у правителя дворца Родимое Пятнышко!
И халиф велел тотчас выдать ему упомянутый фирман и сказал:
— Мне нужно так или иначе лишить кого-то головы, и это будет или твоя собственная, или же голова вора. Выбирай! И я клянусь жизнью своей и могилами моих предков, что решение мое останется неизменным, хотя бы вором оказался мой собственный сын или наследник престола: смерть через повешение на городской площади!