И в довершение всего я ничего не ела и не пила, голод и теперь терзает меня, и жажда также. И я не знала более, что мне делать, и не смела пошевельнуться, когда увидела перед собой у входа в пещеру молодого рыжего льва с кротким и добрым взглядом, который сразу внушил мне доверие и симпатию. И молодой лев, со своей стороны, тоже заметил меня; и он выказывал все признаки живейшего удовольствия, так сильно пленила его моя наружность и так много было во мне робости и застенчивости. И потому он позвал меня, говоря:
— О милая малютка, приблизься, поболтаем немножко!
И я была чувствительно тронута его приглашением и весьма скромно подошла к нему; и он сказал мне:
— Как тебя зовут и какой ты породы?
Я ответила ему:
— Меня зовут гусыней. И я принадлежу к породе птиц!
Он сказал мне:
— Я вижу тебя трепещущей и пораженной ужасом, но не знаю, отчего это!
Тогда я рассказала ему все, что я видела и слышала во сне. И каково же было мое удивление, когда он ответил мне:
— Но ведь и мне приснился такой же сон, и я рассказал его моему отцу-льву, который тотчас же предостерег меня от Ибн-Адама и посоветовал мне быть настороже против его хитростей и коварства! Но до сих пор я еще ни разу не имел случая встретить этого Ибн-Адама!
При этих словах молодого льва ужас мой еще увеличился, и я воскликнула:
— Нет более сомнений в том, как должно поступать! Настал момент освободиться от этого ужасного врага, и тебе одному, о сын царя зверей, должна принадлежать слава убить Ибн-Адама! И, сделав это, ты возвеличишь имя свое в глазах всех тварей неба, воды и земли!
И я продолжала подзадоривать молодого льва и льстить ему, пока не убедила его пуститься на поиски нашего общего врага.
Тогда молодой лев вышел из пещеры и сказал мне, чтобы я следовала за ним; и я шла позади него, тогда как он гордо продвигался вперед, громко хлопая себя хвостом по спине. И мы шли так вместе, я — по-прежнему сзади и едва поспевая за ним; наконец мы увидели облачко пыли, а когда пыль эта рассеялась, перед нами появился совершенно голый, без седла и без недоуздка, бегущий осел, который то скакал и брыкался, то бросался на землю и катался в пыли, болтая в воздухе всеми четырьмя ногами.
При виде этого друг мой, молодой лев, был порядочно удивлен, так как до тех пор родители никогда не позволяли ему выходить из пещеры; и он окликнул упомянутого осла:
— Эй ты! Иди сюда!
И тот поспешил повиноваться; и друг мой сказал ему:
— Неразумное животное, почему поступаешь ты таким образом? И прежде всего к какой породе животных принадлежишь ты?
Он ответил:
— О господин мой, я раб твой, осел из породы ослов.
Он спросил его:
— А для чего забрел ты сюда?
Он ответил:
— О сын царя, для того чтобы спастись от Ибн-Адама!
Тогда молодой лев засмеялся и сказал ему:
— Как можешь ты при твоем росте и сложении бояться Ибн-Адама?
Осел сказал, качая головой, с проникновенным видом:
— О сын царя, я вижу, ты совсем не знаешь этого зловредного существа! Если я боюсь его, то вовсе не потому, что он хочет моей смерти, — он хочет гораздо худшего, и страх мой происходит от той ужасной жизни, на которую он обрекает меня! Так знай же, что, пока я молод и силен, я служу ему для верховой езды, и для этого он кладет мне на спину вещь, которую называет седлом; потом стягивает мне живот чем-то, что он называет подпругой; и под хвост надевает мне кольцо, название которого я позабыл, но которое жестоко ранит самые чувствительные части моего тела; наконец, он всовывает мне в рот кусок железа, который до крови дерет мне язык и нёбо и который он называет удилами. И вот тогда он садится на меня, и, для того чтобы заставить меня идти скорее, чем я могу, он колет мне шею и зад остроконечной палкой. И если только, чувствуя себя разбитым, я замедляю шаг, то он разражается страшнейшими проклятиями и ругательствами, которые заставляют меня вздрагивать, — даром что я осел, — ибо он всенародно называет меня: «Сводник! Сын блудницы! Гуляка! Шлюха! Бабская задница!» И мало ли как еще! И если, на беду, я вздумаю облегчить грудь, выпустив воздух через зад, то бешенство его не знает более границ; а лучше уж чтобы я из уважения к тебе, о сын царя, не повторял всего, что он мне говорит, и всего, что делает со мной в таких случаях. И уж, конечно, я позволяю себе облегчаться таким образом, только когда знаю, что он остался далеко позади, или когда уверен, что я совершенно один. Но это еще далеко не все! Когда я состарюсь, он продаст меня какому-нибудь водовозу, который, положив мне на спину деревянное седло, с обеих сторон навьючит на меня тяжелые мехи[2] и громадные кувшины с водой, и так до тех пор, пока наконец, изнемогая от дурного обращения и лишений, я не околею самым жалким образом. И тогда мой труп бросят на съедение собакам, бродящим среди куч мусора. И такова, о сын царя, злосчастная судьба, которую готовит мне Ибн-Адам. О, есть ли среди тварей другие, такие же несчастные, как я? Скажи, о добрая и нежная гусыня!
2
Мех — здесь: искусно сшитый мешок, как правило, из козьей кожи, для хранения воды или вина. Употреблялся главным образом в дороге, ибо мех нести легче, чем глиняный или каменный сосуд.