— О господин мой, я не сомневаюсь более в твоей любви, хотя моя любовь превосходит по своей силе все чувства, которые ты можешь питать ко мне. Но — увы! — мой рок пригвоздил меня к этому дворцу и не дозволяет мне свободно отдаться моим чувствам!
И Али бен-Бекар отвечал ей:
— О госпожа моя! Поистине, твоя любовь настолько проникла в меня, что срослась с моей душой и составляет ее часть, и после моей смерти моя душа будет одно целое с нею! Ах, какое несчастье для нас, что мы не можем свободно любить друг друга!
И после этих слов слезы дождем залили щеки князя Али, и Шамс ан-Нахар из сочувствия к нему тоже заплакала.
Но Абальгассан скромно приблизился и сказал им:
— Клянусь Аллахом, мне непонятны ваши слезы в то время, когда вы вместе. Что же было бы, если бы вы были разлучены? Поистине, теперь не время для печали; наоборот, лица ваши должны проясниться, и вы должны провести это время в радости и веселье!
При этих словах Абальгассана, советы которого ценились всегда высоко, прекрасная Шамс ан-Нахар осушила свои слезы и сделала знак одной из своих невольниц, и та тотчас же вышла и через минуту возвратилась в сопровождении многих прислужниц, которые несли на своих головах большие серебряные подносы, уставленные всевозможными блюдами, один вид которых радовал глаз.
И когда все эти подносы были поставлены на ковры между Али бен-Бекаром и Шамс ан-Нахар, все прислужницы отступили к стене и остались здесь в полной неподвижности.
И Шамс ан-Нахар пригласила Абальгассана сесть против них перед чеканными золотыми блюдами, на которых круглились фрукты и красовались пирожные. И тогда фаворитка начала брать собственными пальцами по кусочку из каждого блюда и класть их между губ своего друга Али бен-Бекара. Она не забывала тоже и Абальгассана бен-Тагера. И когда они поели, золотые блюда были убраны, и был принесен прекрасный золотой кувшин в чаше чеканного серебра, и они умылись благовонной водой, которую лили им на руки. После этого они сели опять, и молодые негритянки подали им кубки из разноцветного агата на блюдцах из серебра с позолотой, наполненные прекрасным вином, один вид которого радовал глаз и облегчал душу. И они медленно пили его, глядя друг на друга долгим взглядом; и когда кубки опустели, Шамс ан-Нахар отослала всех рабынь, оставив возле себя только певиц и играющих на разных музыкальных инструментах.
Тогда, не чувствуя себя расположенной петь, Шамс ан-Нахар приказала одной из певиц начать прелюдию, чтобы задать тон; и певица тотчас же настроила свою лютню и приятно запела:
Тогда Шамс ан-Нахар протянула руки и наполнила свой кубок вином, наполовину отпила из него и подала его князю Али, который пил из него, приложив свои губы к тому самому месту, которого касались губы его возлюбленной…
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И подала свой кубок князю Али, который пил из него, приложив свои губы к тому самому месту, которого касались губы его возлюбленной, в то время как струны любовно дрожали под пальцами исполнительниц. И Шамс ан-Нахар сделала знак одной из них и приказала ей спеть что-нибудь более мягким тоном. И юная невольница, понизив голос, пропела чуть слышно:
В этот миг Шамс ан-Нахар почувствовала, что она совершенно опьянена от трогательных нот этой песни, и, взяв лютню из рук невольницы, сидевшей позади нее, она полузакрыла глаза и от всей души запела следующие дивные стихи: