Когда халиф увидел, что он наконец может заговорить со своей фавориткой, он сказал ей:
— Шамс ан-Нахар, свет очей моих, поговори со мною, скажи мне причину твоей болезни, чтобы я мог хоть немного помочь тебе! Смотри! Я сам страдаю от своего бездействия!
Тогда Шамс ан-Нахар хотела обнять и поцеловать ноги халифа, но он не допустил ее до этого; взял за руки и с нежностью продолжал расспрашивать ее.
Тогда она сказала разбитым голосом:
— О эмир правоверных, болезнь, которой я страдаю, мимолетна. И причина ее, вероятно, в том, что я сегодня ела очень много разных вещей, и они отравили, должно быть, мои внутренности.
И халиф спросил ее:
— Что же ты ела, о Шамс ан-Нахар?
Она отвечала:
— Два лимона, шесть кислых яблок, чашку простокваши, большой кусок кенафы и сверх того — меня так сильно мучил голод — много соленых фисташек и семечек арбуза и много обсахаренного гороху, только что вынутого из печи.
Тогда халиф воскликнул:
— О неосторожная маленькая возлюбленная моя, поистине, ты удивляешь меня! Не сомневаюсь, что все это очень вкусно и аппетитно, но ты должна беречь себя и не позволять своей душе набрасываться так безрассудно на все, чего ей хочется! Ради Аллаха! Не делай больше этого!
И халиф, который был обыкновенно очень сдержан в словах и ласках со своими женщинами, продолжал осторожно разговаривать со своей фавориткой, и это продолжалось до самого утра. Но когда он увидел, что ее состояние нисколько не улучшается, он приказал позвать всех врачей дворца и города, но они, конечно, побереглись разгадать настоящую причину болезни моей госпожи, состояние которой ухудшалось еще больше от присутствия халифа. И все эти ученые прописали ей такой сложный рецепт, что, несмотря на все мое желание, о Бен-Тагер, я ни слова не могу припомнить из него.
Наконец халиф в сопровождении врачей и всех других удалился, и тогда я смогла свободно приблизиться к своей госпоже; и я покрывала ее руки поцелуями, и говорила ей слова ободрения, и уверила ее, что я устрою ей новое свидание с князем Али бен-Бекаром, и она в конце концов разрешила мне ходить за ней. И я тотчас же подала ей стакан холодной воды, смешанной с померанцевой водой, и это очень помогло ей. И тогда, отбросив всякую осторожность, она приказала мне на некоторое время оставить ее и сбегать к тебе и узнать все новости о ее возлюбленном, чтобы я могла ей потом передать все подробно о его беспредельной скорби.
При этих словах наперсницы Абальгассан сказал ей:
— О молодая девушка, теперь, когда ты услышала все, относящееся к состоянию нашего друга, спеши возвратиться к своей госпоже и передай ей мое пожелание мира; и скажи ей, что, узнав обо всем происшедшем с нею, я был очень опечален; и непременно скажи ей, что я нахожу крайне тяжелым ниспосланное ей испытание, но усиленно призываю ее к терпению и особенно советую ей быть как можно осторожнее со словами, чтобы это дело не дошло до ушей халифа. И завтра же ты вернешься опять в мою лавку, и, если только это будет угодно Аллаху, новости, которые мы передадим друг другу, будут более утешительны.
И молодая девушка долго благодарила его за его слова и за все добрые услуги его и потом простилась с ним. И Абальгассан провел остаток дня в своей лавке, которую он запер раньше обыкновенного, чтобы бежать к дому своего друга Бен-Бекара. И он постучался в двери, которые открыл ему…
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И он постучался в двери, которые открыл ему привратник, и он вошел в дом и нашел своего друга окруженным многими врачами всех специальностей, и родственниками, и друзьями; и одни щупали у него пульс, и другие прописывали ему лекарства, каждый иное и совершенно противоположное другому; и старухи усердствовали здесь еще более и бросали на врачей косые взгляды; и юноша чувствовал, что душа его сильно сжалась от нетерпения и уже сделалась совершенно маленькой, и наконец, выбившись из сил и чтобы ничего более не слышать и не видеть, он уткнулся головою в подушки и закрыл уши обеими руками.