Когда Хассиб прибыл во дворец, он исполнил в точности все указания царицы. Он приблизился к царю и дал ему молока из первого флакона. И едва только царь выпил это молоко, все тело его покрылось испариной, и через несколько мгновений вся кожа его, покрытая проказой, стала трескаться и отпадать целыми кусками, и взамен нее появлялась новая, нежная и белая, как серебро. И царь был совершенно исцелен.
Что касается визиря, то ему также захотелось выпить этого молока, и он взял второй флакон и осушил его. И в ту же минуту тело его начало пухнуть и раздаваться во все стороны, и вскоре он достиг толщины слона; и вдруг кожа его лопнула, и он умер. И окружающие поспешили унести его останки и предать их погребению.
Когда царь увидел себя исцеленным, он усадил Хассиба рядом с собой и очень благодарил его и назначил его визирем на место того, который скончался на его глазах. И он велел дать ему почетную одежду, украшенную драгоценными камнями, и оповестить по всему дворцу о его назначении, после того как подарил ему триста мамелюков и триста молодых девушек в качестве наложниц; и дал он ему в жены трех принцесс царского рода, и таким образом у него вместе с прежней оказалось четыре законных жены; и дал он ему также триста тысяч золотых динаров, триста мулов, триста верблюдов и множество рогатого скота, волов, буйволов и овец.
После этого все военачальники, и придворные, и знатные люди по приказанию царя, который сказал им: «Тот, кто почитает меня, должен почитать и его!» — подошли к Хассибу и поочередно поцеловали у него руку, выказывая ему повиновение и уверяя в своей преданности.
Потом Хассиб вступил во владение дворцом прежнего визиря и поселился в нем с матерью, женами и невольницами. И жил он так в почете и богатстве многие годы, в течение которых он научился читать и писать.
Когда Хассиб научился читать и писать, он вспомнил, что отец его Даниал был великим ученым, и он стал расспрашивать мать, не оставил ли ему отец в наследство своих книг и манускриптов. Мать Хассиба ответила:
— Сын мой, умирая, отец твой уничтожил все свои бумаги и все манускрипты, и он оставил тебе в наследство только этот листочек бумаги, который он поручил мне передать тебе, но не раньше, чем ты выразишь мне желание получить его.
А Хассиб сказал:
— Я очень желаю получить его, ибо теперь я хочу приобрести больше знаний, чтобы лучше вести дела государства.
Тогда мать Хассиба…
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И тогда мать Хассиба поспешила вынуть из сундучка маленький листочек бумаги, единственное наследие ученого Даниала, которое она хранила вместе со своими драгоценностями, и она передала его Хассибу, который взял бумажку и развернул ее. И он прочел следующие простые слова: «Всякая наука тщетна, ибо настали времена, когда избранник Аллаха укажет людям источники мудрости. Имя его будет Мухаммед! Да будет над ним, и его сподвижниками, и всеми верующими в него мир и благословение до самого конца веков!»
— И такова, о благословенный царь, — продолжала Шахерезада, — история Хассиба, сына Даниала, и Ямлики, подземной царицы. Но Аллах мудрее всех!
Когда Шахерезада закончила этот необыкновенный рассказ, Шахрияр вдруг воскликнул:
— Я чувствую, что бесконечная скука овладевает душой моей, Шахерезада! Предупреждаю тебя об этом, ибо, если это состояние продолжится, я думаю, что завтра утром твоя голова будет разлучена с телом!
При этих словах маленькая Доньязада съежилась от страха на ковре, а Шахерезада, нисколько не смущаясь, отвечала:
— В таком случае, о царь благословенный, я расскажу тебе один или два небольших рассказа, — ровно столько, чтобы хватило на одну ночь. А затем вверяюсь все мудрости Аллаха!
Тогда царь Шахрияр спросил:
— Но сумеешь ли ты найти для меня достаточно короткий и вместе с тем занимательный рассказ?
А Шахерезада улыбнулась и сказала:
— Вот эти-то рассказы, о царь благословенный, я знаю лучше других. И я сейчас же расскажу тебе один или два небольших анекдота, взятых из книги «Пышный сад ума и цветник любовных приключений». И после этого ты можешь отрубить мне голову.
И она начала так: