Я ответил:
— Знаю немного.
Она сказала:
— Прочти нам что-нибудь!
Я ответил:
— О госпожа моя, гость всегда несколько смущен приемом, который ему оказывают. Подай же мне пример, начни первая! Выбери сама стихи и прочти их!
Она сказала мне:
— Охотно.
И она тотчас прочитала мне целый ряд восхитительных стихов древнейших поэтов: Имру аль-Кайса[8], Зухаира[9], Антары[10], Набиги[11], Амра ибн Кульсума[12], Тарафы[13], Шанфары[14] — и поэтов новейшего времени: Абу Нуваса, аль-Ракаши, Абу Мусаба и других. И я был столь же очарован ее чтением, сколь ослеплен ее красотой. Затем она сказала мне:
— Надеюсь, что теперь смущение твое прошло.
Я сказал:
— Да! Клянусь Аллахом!
И я, в свою очередь, выбрал из стихотворений, которые знал, наиболее нежные, и прочитал их ей с большим чувством.
Когда я закончил, она сказала мне:
— Клянусь Аллахом, я и не подозревала, что среди ткачей могут быть такие утонченные люди.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она продолжила:
Раньше я и не подозревала, что среди ткачей могут быть такие утонченные люди.
После этого подано было угощение, и не были забыты ни фрукты, ни цветы; и она сама накладывала мне лучшие куски. Затем, когда скатерть была убрана, были принесены напитки и кубки и она сама подала мне питье и сказала:
— Теперь лучшее время для беседы. Ты знаешь какие-нибудь интересные истории?
Я наклонил голову и тотчас сообщил ей кучу забавных подробностей о жизни царей, об их дворах и привычках, так что она вдруг остановила меня:
— По правде говоря, я совершенно поражена, видя ткача, так хорошо знакомого с обычаями царей!
Я ответил:
— В этом нет ничего удивительного, ибо по соседству со мною живет один прекрасный человек, который принят у халифа и который в часы досуга находит удовольствие в том, чтобы украшать мой ум своими познаниями.
Она сказала мне:
— В таком случае я не менее удивлюсь верности твоей памяти, которая так точно удерживает все эти мельчайшие подробности.
Вот что говорила она. А я, вдыхая ароматы мирры и алоэ, наполнявшие залу своими благовониями, глядя на эту красоту и слушая все, что говорили мне уста ее и глаза ее, чувствовал себя на вершине блаженства и думал в душе своей: «Что сделал бы халиф, если бы был здесь на моем месте? Наверное, он бы не смог владеть собою от волнения и сгорел бы от любви».
Затем отроковица сказала мне:
— Поистине, ты человек весьма выдающийся; твой ум украшен множеством познаний, и манеры твои до чрезвычайности изысканны. Мне остается попросить тебя еще только об одном.
Я ответил:
— Клянусь головой моей и оком моим!
Она сказала:
— Я бы желала, чтобы ты пропел мне какие-нибудь стихи, аккомпанируя себе на лютне.
Конечно, мне, как настоящему музыканту, было неловко петь самому, не выдав себя, и поэтому я ответил:
— Я когда-то учился этому искусству; но так как мне не удалось преуспеть в нем, то я предпочел бросить его совсем. Я бы весьма желал исполнить что-нибудь, но оправдание мое в моем неумении. Что же до тебя, о госпожа моя, то все указывает мне, что голос твой должен быть великолепен. Вот если бы ты согласилась спеть что-нибудь, чтобы ночь эта стала еще восхитительней…
Тогда она велела принести лютню и начала петь. И во всю мою жизнь не слышал я голоса более полного, более выразительного и более совершенного и не наблюдал такого законченного умения владеть им. Она заметила мое восхищение и спросила меня:
— Знаешь ли ты, чьи это стихи и чья музыка?
Я ответил, хотя был вполне осведомлен на этот счет:
— Я совершенно не имею понятия об этом, госпожа моя!
Она воскликнула:
— Возможно ли, в самом деле, чтобы кто-нибудь на свете не знал этой песни? Знай же, эти стихи принадлежат Абу Нувасу, а музыка, которая очаровательна, одному великому музыканту — Ишаху из Мосула.
Я ответил, ничем не выдав себя:
— Клянусь Аллахом, этот Ишах — ничто в сравнении с тобой!
Она воскликнула:
— Вах! Вах! Как глубоко ты заблуждаешься! Есть ли кто-нибудь на свете, кто был бы равен Ишаху? Сейчас видно, что ты никогда не слышал его!
Затем она вновь стала петь, останавливаясь иногда, чтобы убедиться, что я ни в чем не имею недостатка; и мы продолжали веселиться таким образом вплоть до появления зари.
8
Имру аль-Кайс ибн Худжр ибн аль-Харис аль-Кинди — арабский поэт VI в., автор одной касыды из «Муаллакат» — сборника стихотворений (касыд) VI в. «Муаллакат» — это самая известная поэтическая антология доисламского периода, передающая захватывающую картину образа жизни и мыслей бедуинов того времени. Эти стихи были признаны настолько превосходными, что были вышиты золотыми буквами и затем повешены в Каабе в Мекке.
9
Зухаир ибн Аби Сулма (ок. 520–609) — арабский поэт доисламского периода, его касыда вошла в состав сборника «Муаллакат».
10
11
Зияд ибн Муавия Набига аз-Зубьяни, также Набига Зобъянский или Зубйан-ский; ан-Набига аз-Зубйани (ок. 535 — ок. 604) — доисламский арабский придворный поэт, стихотворения которого часто причисляются к «Муаллакат».
12
Амр ибн Кульсум ибн Малик ибн Атаб Абу аль-Асвад аль-Таглиби (ум. 584) — поэт и вождь племени таглиб в доисламской Аравии. Одно из его стихотворений было включено в «Муаллакат».
13
Абу Амр Тарафа ибн аль-Абд аль-Бакри, известный как Тарафа (ок. 543 — ок. 569) — выдающийся арабский поэт середины VI в., автор одной касыды из «Муаллакат».
14
Аш-Шанфара — арабский поэт, живший на рубеже V–VI вв. на юго-западе Центральной Аравии. Был из числа изгоев древнеарабского общества, представителей бедноты, оказавшихся в условиях разложения родоплеменного строя вне племени.