Тогда я, зная, что подвергнусь большой опасности, если захочу все-таки продолжить свой путь, остановил своего осла и отошел вместе с ним в закоулок стены, стараясь быть как можно менее заметным и отвернув лицо к стене, чтобы не поддаться соблазну посмотреть на жен высокопоставленного лица. Скоро услышал я, что идет гарем, на который я не смел смотреть, и подумывал уже о том, чтобы повернуться и идти своей дорогой, когда почувствовал себя грубо схваченным руками негра и увидел своего осла в руках другого негра, который, взяв его, удалился. И я в ужасе обернулся и увидел на улице рассматривающих меня тридцать молодых женщин, среди которых была одна, томным взглядом очей своих подобная юной газели, когда жажда делает ее менее дикой, а стройным станом своим — гибкому стеблю.
А я, с руками, связанными за спиной тем негром, который меня держал, был силой увлечен другими евнухами, несмотря на мои уверения и крики и подтверждение всех прохожих, которые видели меня отвернувшимся к стене и говорили моим похитителям:
— Он ничего не совершил, это бедняк, подметающий нечистоты и промывающий требуху! Грешно перед Аллахом схватить и связать невинного!
Но они, ничего не желая слушать, продолжали тащить меня за гаремом.
В это время я размышлял: «Какой проступок мог я совершить? Это, верно, довольно-таки неприятный запах требухи оскорбил обоняние этой дамы, которая, вероятно, беременна и, может быть, почувствовала вследствие этого некоторое расстройство внутри. Полагаю, что это и было причиной или, может быть, также и вид мой, довольно-таки противный, и разорванное платье мое, позволяющее видеть непристойные части моего существа. Нет надежды, кроме как на Аллаха!»
Итак, я был по-прежнему увлекаем евнухами среди сочувственных возгласов жалеющих меня прохожих, пока все мы не достигли ворот большого дома и меня не ввели в передний двор, великолепие которого я никак не сумею описать. И я подумал в душе своей: «Вот место, назначенное для моей казни. Я буду умерщвлен, и никто из моих родных не узнает причину моего исчезновения». И я думал также в эти последние минуты о бедном осле моем, который был так послушен, и никогда не спотыкался, и не опрокидывал ни требуху, ни корзины с нечистотами. Но я скоро был выведен из своих грустных мыслей появлением хорошенького маленького раба, который вежливо попросил меня следовать за ним, и он привел меня в хаммам, где меня приняли три прекрасные невольницы, которые сказали мне:
— Поспеши сбросить лохмотья свои.
Я же повиновался, и они тотчас ввели меня в натопленную залу, где собственноручно обмыли меня, занявшись кто головой, кто ногами, кто животом, и потом, произведя растирания, надушили и осушили тело мое. После чего они принесли мне великолепные одежды и попросили облечься в них. Но я был весьма смущен и не знал, с какого конца взяться за них и как их надеть, ибо никогда не видел подобных во всю жизнь свою; и я сказал молодым девушкам:
— Ради Аллаха! О госпожи мои, мне, кажется, придется остаться голым, ибо никогда не сумею я один одеться в эти необыкновенные платья!
Тогда они подошли ко мне со смехом и помогли мне одеться, щекоча, и пощипывая меня, и поднимая вес моего товара, который они нашли огромным и хорошего качества.
На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что занимается заря, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И поднимая вес моего товара, который они нашли огромным и хорошего качества. И я, находясь среди них, не знал, что же будет со мною дальше, но они, закончив одевать меня и опрыскав розовой водой, взяли меня под руки и, подобно новобрачному, ввели в залу, убранную с таким изяществом, что язык мой никогда не сумеет изобразить ее, и она была украшена живописью в виде переплетающихся между собою и весьма приятно раскрашенных линий. И едва только я вошел туда, как увидел небрежно раскинувшуюся на ложе из бамбука и слоновой кости и облеченную в легкое одеяние из мосульских тканей ту самую знатную госпожу, окруженную несколькими из своих рабынь. Увидев меня, она подозвала меня, сделав мне знак приблизиться. Я приблизился, и она велела мне сесть; и я сел. Тогда она приказала рабыням подать нам угощение; и нам подали удивительные яства, названия которых я не могу сообщить, ибо никогда во всю жизнь мою не видел подобных. Я опорожнил несколько блюд, чтобы удовлетворить свой голод; затем я вымыл руки свои, чтобы есть плоды.