Тысяча и одна ночь. В 12 томах

При виде этого желание возгорелось в душе халифа, и он немедленно захотел овладеть ею, но она воспротивилась, говоря:

— Умоляю тебя, о эмир правоверных, отложим это до завтра, ибо сегодня вечером я не ожидала чести твоего прихода и совсем не приготовилась к нему. Но завтра, если будет угодно Аллаху, ты найдешь меня надушенной, и прелести мои будут благоухать на ложе.

Тогда аль-Рашид не стал настаивать и, удалившись, возобновил свою прогулку.

На следующий день в тот же час он послал начальника евнухов Масрура предупредить молодую девушку о предполагаемом посещении. Но молодая девушка, почувствовавшая себя в этот день не совсем здоровой и будучи утомлена и более дурно настроена, чем когда-либо, удовольствовалась тем, что ответила Масруру, напоминавшему ей об обещании, данном ею накануне, поговоркой:

— День стирает данные ночью слова.

В ту минуту, когда Масрур передавал халифу эти слова молодой девушки, вошли поэты Абу Нувас, аль-Ракаши[7] и Абу Мусаб. И халиф, обратившись к ним сказал:

— Пусть каждый из вас сочинит мне тут же какие-нибудь стихи, вставив туда такую строку: «День стирает данные ночью слова». Тогда первый, поэт аль-Ракаши, сказал:

Берегись, мое сердце, прекрасной, но неумолимой девушки,
которая не приходит сама и не любит посещений,
которая обещает свидание
и обещание не держит и оправдывается, говоря:
«День стирает данные ночью слова».

Затем Абу Мусаб вышел вперед и сказал:

Сердце мое несется к ней со всей возможной быстротою,
но она лишь смеется над пламенем его.
Глаза мои плачут и внутренности мои сгорают от желания,
но она лишь улыбается в ответ.
И если я напомню ей ее же обещание, она мне отвечает:
«День стирает данные ночью слова».

Последним выступил Абу Нувас и сказал:

О, как была она прекрасна в вечер тот в своем смущении!
И сколько было прелести в ее сопротивлении!
Опьяненный ночной ветерок тихо покачивал
стебель ее стана.
И склонилось невольно все тело ее,
на котором ярко рдели маленькие гранаты грудей ее…
Нежными играми, смелыми ласками руки мои откинули
окутывающее ее покрывало, и с плеч ее — о нежная
округлость жемчужины! — туника в тот миг соскользнула.
И она предстала предо мною почти нагая, в своей
наполовину спустившейся одежде подобная цветку,
колеблющемуся над своею чашечкой.
Тогда, видя, что ночь опускает над нами покрывало сумрака,
я решился быть смелее, и я сказал ей:
— Увенчание желаний!
Но она мне ответила:
— Отложим до завтра.
И на следующий день я пришел к ней и сказал:
— Обещание твое!
Но она уклонилась, смеясь, и ответила:
— День стирает данные ночью слова.

Выслушав эти различные импровизации, аль-Рашид велел дать крупное денежное вознаграждение каждому из поэтов, за исключением Абу Нуваса, которого приказал немедленно казнить, воскликнув:

— Клянусь Аллахом! Ты был в соглашении с девушкой! Иначе как бы мог ты так превосходно описать сцену, где присутствовал я один?

Абу Нувас засмеялся и ответил:

— Господин наш халиф забывает, что истинный поэт умеет угадывать то, что от него скрывают, по тому немногому, что ему говорят! И к тому же пророк (да пребудет над ним мир и молитва!) прекрасно нас изобразил, когда, сказал о нас: «Поэты следуют всеми путями как безумные. Лишь вдохновение их руководит ими да шайтан. И они рассказывают и говорят о том, чего не совершили сами».

Аль-Рашид, выслушав эти слова, не пожелал углубляться в эту тайну и, простив Абу Нуваса, дал ему вдвое больше денег, чем получили два другие поэта.

Когда царь Шахрияр выслушал этот рассказ, он воскликнул:

— Нет, клянусь Аллахом, я бы не простил этого Абу Нуваса, и я бы углубился в эту тайну и велел бы отрубить голову этому негодяю! Я не хочу больше, слышишь ли ты, Шахерезада, чтоб ты рассказывала мне еще об этой гадине, которая не почитала ни халифов, ни законы!

И Шахерезада сказала:

7

Абан аль-Лахики, также известный как ар-Ракаши (ок. 750–815 или 816) — персидский придворный поэт Бармакидов в Багдаде. Он изложил в арабских стихах популярные истории индийского и персидского происхождения.