Сетт Зобейда же заметила бледность и волнение своей любимой невольницы и спросила у нее:
— Где же ты была, милая, что вернулась такой бледной и взволнованной?
Та же ответила:
— В хаммаме, о госпожа моя.
Сетт Зобейда спросила:
— Что же такое видела ты в хаммаме, моя Тохва, что так расстроилась и что глаза твои так печальны?
Невольница ответила:
— О госпожа моя, как не быть мне печальной и как было грусти не овладеть моим сердцем! Я видела то, что отняло у меня рассудок!
Сетт Зобейда рассмеялась и сказала:
— Что ты такое говоришь, о Тохва, и о ком говоришь?
Та сказала:
— Какой юноша или какая юница, какая лань или какая газель могут сравниться с нею красотою и очарованием?!
Сетт Зобейда сказала:
— О глупая Тохва, да назовешь ли ты, наконец, ее имя?
Невольница ответила:
— Я не знаю его, о госпожа моя! Но клянусь тебе, о госпожа моя, клянусь твоими благодеяниями! Ни одно земное создание прошлых, настоящих и будущих времен не может сравниться с нею! Я знаю о ней только то, что она живет на берегу Тигра, во дворце, одни ворота которого выходят на реку, а другие — в город. Кроме того, мне сказали в хаммаме, что она супруга богатого купца Гассана аль-Басри. Ах, госпожа моя, если ты видишь меня дрожащей между рук твоих, то причина тому — не одно только волнение, возбужденное ее красотой, но и крайняя боязнь при мысли о пагубных последствиях, которые грозят нам в том случае, если, на беду, и халиф услышит о ней. Он, наверное, велит убить мужа и вопреки всем законам справедливости женится на этой дивной молодой женщине. И таким образом, он продал бы неоцененные блага бессмертной души своей ради временного обладания прекрасным, но смертным созданием.
При этих словах невольницы Тохвы Сетт Зобейда, знавшая, до какой степени она обыкновенно бывала рассудительна и сдержанна в речах, была до крайности поражена и озабочена и сказала ей:
— Но, Тохва, уверена ли ты, по крайней мере, что ты не во сне видела такое чудо красоты?
Та отвечала:
— Клянусь головою и твоими благодеяниями, о госпожа моя, я только что видела ее и послала воздушный поцелуй и розу этой красавице, подобной которой не встретить ни у арабов, ни у турок, ни у персиян!
Тогда Сетт Зобейда воскликнула:
— Клянусь своими чистыми предками! Нужно и мне взглянуть на эту жемчужину!
И тотчас же приказала она позвать меченосца Масрура и, после того как он поцеловал землю между рук ее…
Но тут Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И тотчас же она приказала позвать меченосца Масрура и, после того как он поцеловал землю между рук ее, сказала ему:
— О Масрур, поспеши во дворец, у которого двое ворот: одни выходят на реку, а другие — в город. Там спроси живущую в нем молодую женщину и приведи ее ко мне, иначе голова твоя слетит с плеч!
И Масрур ответил:
— Слышать — значит повиноваться!
И выбежал он стремглав из дворца и поспешил в тот дворец, о котором было ему сказано и который действительно был дворцом Гассана. И вошел он в ворота на виду у евнуха, узнавшего его и поклонившегося ему до земли. Подошел к входной двери и постучался.
Тогда старуха, мать Гассана, пришла сама отворить. А Масрур вошел в прихожую и пожелал старухе мира. И мать Гассана ответила на приветствие и спросила:
— Чего желаешь?
Он же отвечал:
— Я Масрур, меченосец! Меня послала сюда эль-Сетт Зобейда, дочь Джафара, супруга Гаруна аль-Рашида бен-Мухаммеда ибн Мансура аль-Махди, пятого потомка Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди пророка Мухаммеда (мир и благословение Аллаха над ним!). Я пришел, чтобы увести с собой во дворец молодую красавицу, живущую в этом доме.
При этих словах испуганная до полусмерти и дрожащая мать Гассана, воскликнула:
— О Масрур, мы здесь чужеземки, сын же мой, муж молодой женщины, о которой ты говоришь, находится в отсутствии! Уезжая, он строго запретил ей выходить из дома и со мной, и с кем бы то ни было под каким бы то ни было предлогом. Боюсь, что, если отпущу ее, с ней может случиться какое-нибудь несчастье по причине ее красоты, а сын мой, вернувшись, вынужден будет лишить себя вследствие этого жизни. Умоляем тебя, о благодетельный Масрур, сжалься над нашим затруднительным положением и не проси у нас того, чего мы не в силах дать!