Царевна ничего не поняла из этих слов Аладдина, и потому что была сильно испугана, и потому что не знала о данном отцом ее обещании и обо всех подробностях этого дела. И, не зная, что сказать, она стала плакать. Аладдин же, чтобы показать ей, что не имеет никаких дурных намерений, и чтобы успокоить ее, не раздеваясь бросился на кровать, на то самое место, где лежал сын визиря, и положил между собою и ею обнаженную саблю, чтобы тем самым показать, что скорее убьет себя, чем прикоснется к царевне хотя бы концами пальцев. И он даже повернулся к ней спиной, чтобы нисколько не стеснять ее. И спокойно заснул он, так же мало заботясь о столь желанном для него присутствии Бадрульбудур, как если бы лежал один на своей холостяцкой постели.
Царевна же во всю ночь не могла сомкнуть глаз и вследствие волнения, причиненного ей таким странным приключением, и вследствие новизны положения, и от тревожных мыслей, волновавших ее, а также от ужаса и изумления. Но без сомнения, она далеко не настолько была достойна сожаления, как сын визиря, который находился в кабинете удобств, с головой, погруженной в отверстие, и не мог пошевелиться по причине ужасающего дуновения, которым обдал его джинн, чтобы придать ему неподвижность. Во всяком случае, участь обоих супругов в первую брачную ночь была весьма печальна и даже бедственна.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Во всяком случае, участь обоих супругов в первую брачную ночь была весьма печальна и даже бедственна.
На другое утро Аладдину не понадобилось снова тереть лампу, так как джинн, повинуясь данному ему приказанию, сам явился ждать пробуждения господина своего. А так как Аладдин долго не просыпался, джинн несколько раз подал голос, и это страшно испугало царевну, которая не имела власти видеть его. Аладдин открыл глаза и, как только узнал джинна, встал с постели и отошел поодаль, для того чтобы его слышал только джинн, и он сказал ему:
— Вытащи скорее сына визиря из кабинета удобств, положи его на кровать, на прежнее его место. Потом перенеси их обоих во дворец султана, на то самое место, откуда ты их взял. А главное, следи за ними хорошенько, чтобы они не ласкали друг друга и даже не прикасались один к другому!
И джинн — слуга лампы — повиновался и поспешил вытащить злополучного молодого человека из кабинета удобств и положить его на кровать, рядом с дочерью султана, а затем в мгновение ока перенес их в спальню, во дворец султана, а они не видели джинна и не понимали, что с ними происходит и каким образом они так быстро меняют местожительство. Впрочем, это было лучше всего для них, так как если бы они увидели ужасного духа — слугу лампы, — то, без сомнения, смертельно испугались бы.
Не успел джинн перенести новобрачных в дворцовую спальню, как султан и его супруга, нетерпеливо желавшие узнать, как провела их дочь, царевна, эту первую брачную ночь, и желавшие первыми поздравить ее и пожелать ей счастья и продолжения наслаждений, вошли к ней рано утром. И, взволнованные, подошли они к ложу дочери своей, нежно поцеловали ее между глаз и сказали:
— Благословен твой союз, о дочь нашего сердца! И да увидишь ты длинный ряд потомков, которые продолжат славу и благородство рода твоего! Ах, скажи нам, как провела ты эту первую ночь и как обращался с тобою супруг твой?
И, сказав это, оба умолкли в ожидании ответа. И вдруг увидели они вместо свежего и улыбающегося лица, что дочь их разразилась рыданиями и посмотрела на них печальными и полными слез глазами.
Тогда захотели они спросить супруга ее и посмотрели на то место, где думали, что он находится; но именно в то время, как входили они в комнату, он вышел, чтобы вымыть лицо и очистить его от покрывавших его нечистот. И они подумали, что он отправился в хаммам после первой брачной ночи. И снова обратились к дочери и с тоской и тревогой стали вопрошать ее и знаками, и взглядами, и словами. А так как она продолжала молчать, то они подумали, что стыдливость новобрачной не позволяет ей отвечать и что плачет она из приличия; и постояли они с минуту молча, не желая пока настаивать. Но так как такое положение грозило продлиться долго, а дочь плакала все сильнее и сильнее, султанша потеряла терпение и наконец с досадой сказала царевне:
— Ну же, дочь моя, будешь ты отвечать мне и отцу твоему? И долго ли ты будешь церемониться! Это и без того продолжается слишком долго! И я выходила замуж в свое время! Но имела настолько такта, что не так долго манерничала, наподобие обиженной курицы! Да и забываешь ты о должном к нам уважении, не отвечая на наши вопросы!