— Садись, обладатель лампы, ко мне на плечи!
И Аладдин влез на плечи к джинну, свесив ноги к нему на грудь, и джинн поднял его в воздух, сделав невидимым, подобно себе, и перенес в такой прекрасный хаммам, подобного которому не было ни у царей, ни у кесарей. И весь этот хаммам был построен из нефрита и прозрачного алебастра, и были в нем водоемы из розового сердолика и белого коралла, с изумрудными орнаментами очаровательного, нежного цвета. И глаза, и чувства могли насладиться вполне, потому что все было там стройно и в целом, и в подробностях. И пленительная свежесть господствовала там, и теплота стояла ровная, и жар был размерен. И ни один человеческий голос не нарушал тишины, царившей под белыми сводами. Но как только дух поставил Аладдина на помост первой залы, красивейший молодой джинн, подобный отроковице, но еще более пленительный, явился перед ним и помог раздеться, набросил ему на плечи ароматическую простыню и, поддерживая осторожно и кротко, привел его в прекраснейшую из зал, вымощенную разноцветными драгоценными камнями. И тотчас же другие молодые джинны, не менее пленительные и прекрасные, приняли Аладдина из рук первого, посадили поудобнее на мраморную скамью и принялись тереть и мыть его разными душистыми водами; и растирали они его с изумительным искусством и потом окатили водой из мускатных роз. И их умелыми стараниями цвет кожи его сделался подобным розовому лепестку, и белизна чередовалась с румянцем. И почувствовал он себя легким, как птичка, готовая улететь. А первый джинн пришел за ним и отвел на возвышение, где в качестве прохладительного предложил ему восхитительный шербет из серой амбры. И тут же стоял джинн — слуга лампы, — держа в руках одеяние, с великолепием которого ничто не могло сравниться. И при помощи молодого джинна с нежными руками он оделся и уподобился сыну царя из царей и был даже еще величественнее. И джинн — слуга лампы — снова посадил его к себе на плечи и принес в дом его, в комнату его без малейшего толчка.
Тогда Аладдин повернулся к джинну — слуге лампы — и сказал ему:
— А теперь знаешь ли, что остается тебе сделать?
Тот ответил:
— Нет, о владелец лампы! Но приказывай — и я буду повиноваться, летая ли в воздухе, ползая ли по земле!
И сказал ему Аладдин:
— Я желаю, чтобы ты привел мне чистокровную, бесподобную лошадь, такую, какой нет ни у султана, ни у могущественнейших государей во всем мире. И нужно, чтобы одна ее сбруя стоила по крайней мере тысячу тысяч золотых динаров. В то же время ты приведешь сорок восемь молодых, красивых, высоких и стройных невольников, опрятно, изящно и богато одетых, для того чтобы двадцать четыре из них, выстроенные по двенадцати в ряд, открывали передо мной шествие, а остальные, также по двенадцати в ряд, шли позади меня. Сверх того, не забудь приискать для моей матери двенадцать прекрасных, как луны, девушек, одетых с большим вкусом и великолепием, и каждая из них должна нести в руках по роскошному платью, такому, какое могла бы, не брезгая, надеть царская дочь. Наконец, ты дашь каждому из моих сорока восьми невольников по мешку с пятью тысячами золотых динаров, чтобы они повесили эти мешки себе на шею, а я мог иметь их под рукою, для того чтобы употреблять их, как мне вздумается. Вот все, чего хочу от тебя на сегодня.
В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И употреблять их, как мне вздумается. Вот все, чего хочу от тебя на сегодня.
Не успел Аладдин произнести эти слова, как дух, ответив, что слушает и повинуется, исчез, но минуту спустя вернулся с лошадью, сорока восемью невольниками, двенадцатью молодыми девушками, сорока восемью мешками с золотом и двенадцатью платьями из тканей разного цвета. И все это было именно такое, как требовал Аладдин, если не лучше. И отпустил духа Аладдин, сказав ему:
— Я призову тебя, когда ты будешь мне нужен.
И, не теряя времени, он простился с матерью, еще раз поцеловав у нее руки, и предоставил в ее распоряжение двенадцать молодых невольниц, приказав им, что они должны всячески угождать госпоже своей, и показал ей, как следует одеваться в прекрасные платья, которые они принесли.
Затем Аладдин поспешно сел на лошадь и выехал со двора своего дома. И, несмотря на то что в первый раз в жизни садился на коня, он держался на нем с таким изяществом и твердостью, что ему могли бы позавидовать лучшие из наездников. И двинулся он по придуманному им плану кортежа, предшествуемый двадцатью четырьмя невольниками, выстроенными по двенадцать в ряд, с четырьмя другими по бокам, державшими шнуры чепрака, и сопровождаемый остальными.