При этих словах глаза святой, остававшиеся до этих пор опущенными, открылись и засверкали необычайным светом сквозь покрывало, и все лицо ее как будто осветилось изнутри, а все черты ее выразили восторг и ликование. Она посмотрела с минуту на Бадрульбудур, не произнося ни единого слова; потом протянула руки и возложила их на ее голову, шевеля губами, словно молясь про себя, и наконец сказала:
— О дочь моя, о госпожа моя Бадрульбудур, святые Аллаха только что указали мне несомненный способ к тому, чтобы зародилась новая жизнь в твоих внутренностях! Но мне кажется, о дочь моя, что этот способ труден и даже невозможен, так как требует сверхъестественной силы и храбрости!
Тогда Бадрульбудур, услышав эти слова, уже не в силах была более сдерживать свое волнение, бросилась к ногам старухи и, обнимая ее колени, сказала:
— Молю тебя, о мать наша, укажи мне способ, каков бы он ни был! Нет ничего невозможного для супруга моего, эмира Аладдина! Говори, или я умру у ног твоих от подавленного желания!
Тогда святая подняла вверх указательный палец и сказала:
— Дочь моя, для того чтобы ты избавилась от бесплодия, необходимо привесить к хрустальному куполу этой залы яйцо птицы Рух, живущей на высочайшей из вершин Кавказа. И по мере того как ты будешь смотреть на это яйцо (так долго, как только можешь, целыми днями), внутреннее устройство твоего тела видоизменится и оживит в тебе материнство! Вот что я имела сказать тебе, дочь моя!
Бадрульбудур воскликнула на это:
— Клянусь жизнью, о мать моя, я не знаю, что это за птица Рух, и я никогда не видала ее яиц, но я уверена, что Аладдин может достать их, хотя бы гнездо с ними находилось на высочайшей вершине Кавказа!
Потом захотела она задержать старуху, собиравшуюся уже уходить, но та сказала ей:
— Нет, дочь моя, отпусти меня теперь, так как я должна идти облегчать несчастья и печали еще более тяжкие, чем твоя печаль. Но завтра — иншаллах! — я сама приду к тебе осведомиться о твоем здоровье, которое для меня драгоценно!
И, несмотря на все усилия и мольбы преисполненной благодарности Бадрульбудур, желавшей подарить ей несколько дорогих ожерелий и других драгоценностей, старуха не захотела оставаться во дворце ни минуты долее и ушла так же, как и пришла, отказавшись от подарков.
Спустя несколько минут после ухода святой Аладдин вернулся к своей супруге и нежно обнял ее, как это всегда делал после того, как отлучался хотя бы и на самое короткое время; но она показалась ему рассеянной и чем-то озабоченной, и с тревогой в душе спросил он ее о причине.
Но в эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.
А когда наступила
она сказала:
Но она показалась ему рассеянной и чем-то озабоченной, и с тревогой в душе спросил он ее о причине.
Тогда Сетт Бадрульбудур, не переводя дух, сказала ему:
— Я непременно умру, если не получу как можно скорее яйца птицы Рух, живущей на самой высокой из вершин Кавказа!
Аладдин рассмеялся на это и сказал:
— Клянусь Аллахом, о госпожа моя Бадрульбудур, если только это требуется, чтобы помешать тебе умереть, то осуши глаза свои! Но скажи мне, чтобы я знал, на что тебе нужно яйцо этой птицы?
И Бадрульбудур отвечала:
— Это посоветовала мне святая старуха как самое действенное средство от бесплодия женщин. И я хочу иметь такое яйцо, чтобы привесить его к хрустальному своду залы с девяноста девятью окнами!
Аладдин ответил:
— Клянусь головой и глазами моими, о госпожа моя Бадрульбудур, у тебя сейчас же будет яйцо птицы Рух!
И ушел он от жены и заперся в своей комнате. И вытащил он из-за пазухи волшебную лампу, которую постоянно держал при себе со времени ужасной опасности, которой подвергся из-за своей неосмотрительности. И в тот же миг явился к нему за приказаниями джинн.
Аладдин же сказал ему:
— О добрейший джинн, повинующийся мне благодаря свойствам лампы, прошу тебя принести мне сейчас же, чтобы привесить к хрустальному своду купола, гигантское яйцо птицы Рух, обитающей на высочайшей из вершин Кавказа!
Не успел Аладдин произнести эти слова, как джинн — слуга лампы — весь скорчился в страшной судороге, глаза его засверкали, и крикнул он Аладдину таким ужасным голосом, что весь дворец потрясен был до самого основания, а Аладдин полетел, как камень из пращи, и ударился об стену так, что свету невзвидел. Джинн громовым голосом закричал ему: