Именно этот день был первым днем месяца, и халиф Гарун аль-Рашид, переодевавшийся купцом в первый день каждого месяца, тайно вышел из своего дворца в поисках какого-нибудь приключения, а также и для того, чтобы убедиться собственными глазами, что в городе господствует порядок, как он того желает. И подошел он к мосту, в конце которого сидел Абул Гассан. Абул Гассан, стороживший появление чужеземца, скоро заметил купца из Мосула, того самого, которого он уже принимал у себя и который, как и в первый раз, приближался к нему в сопровождении рослого раба.
Увидев их, Абул Гассан, потому ли, что считал этого купца главной причиной своих несчастий, или потому, что имел привычку не узнавать людей, которым уже раз оказал гостеприимство, поспешил отвернуться к реке, чтобы не кланяться своему бывшему гостю. Но халиф, узнавший через своих соглядатаев обо всем случившемся с Абул Гассаном и о том, что пришлось ему испытать в доме умалишенных, не желал упускать случая еще более позабавиться насчет такого странного человека. К тому же халиф, обладая великодушным и человеколюбивым сердцем, решил вознаградить, насколько то было в его власти, Абул Гассана за все, что он претерпел, и так или иначе отблагодарить его за удовольствие, испытанное в его обществе. Поэтому, как только он увидел Абул Гассана, подошел к нему и наклонился к его плечу, а так как Абул Гассан упорно отворачивал голову к реке, он посмотрел ему в глаза и сказал:
— Салам тебе, о друг мой Абул Гассан! Душа моя желает обнять тебя!
Но Абул Гассан не посмотрел на него, даже не пошевелился и ответил:
— Нет тебе салама от меня! Ступай! Я не знаю тебя!
Халиф же воскликнул:
— Как, Абул Гассан?! Ты не узнаешь гостя, которого ты угощал у себя целую ночь?!
Тот же ответил:
— Нет, клянусь Аллахом, я не узнаю тебя! Ступай своей дорогой!
Но Гарун аль-Рашид продолжал настаивать и сказал:
— Однако же я узнаю тебя и не могу поверить, чтобы ты совершенно забыл меня, когда не прошло и месяца после нашей последней встречи и приятного вечера, проведенного мною у тебя в доме и с тобою одним.
А так как Абул Гассан продолжал молчать и гнал его прочь, халиф обвил шею его руками и принялся целовать его, говоря:
— О брат мой Гассан, как нехорошо с твоей стороны так шутить со мною! Я же твердо решился не расставаться с тобой до тех пор, пока ты не поведешь меня вторично в дом твой и не расскажешь о причине твоей досады на меня. Вижу я, что ты имеешь что-то против меня, потому как ты отталкиваешь меня.
Абул Гассан воскликнул негодующим тоном:
— Чтобы я ввел тебя опять в мой дом, о зловещее лицо, после всего зла, которое твой приход причинил мне?! Ступай прочь и покажи мне ширину спины своей!
Но халиф еще раз обнял его и сказал ему:
— Ах, друг мой Абул Гассан, как ты жестоко обращаешься со мной! Если правда то, что мое присутствие было причиной несчастья для тебя, будь уверен, что я готов загладить невольно причиненный тебе ущерб. Расскажи же мне, что случилось и что пришлось тебе испытать, чтобы я мог помочь твоему горю!
И, не обращая внимания на сопротивление Абул Гассана, он присел около него на мосту, обнял его по-братски и стал ждать ответа.
На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И не обращая внимания на сопротивление Абул Гассана, он присел около него на мосту, обнял его по-братски и стал ждать ответа.
Тогда Абул Гассан, покоренный ласковым обращением, наконец сказал:
— Хорошо, я расскажу тебе о странных вещах, случившихся со мной после того вечера, и о несчастьях, затем последовавших. И все это случилось из-за того, что ты забыл запереть тогда дверь, а в нее и вошло наваждение…
И рассказал он обо всем, что видел в действительности, но что почитал внушением шайтана, а также и о тех мучениях, которые вытерпел в доме умалишенных, и о скандале, произведенном всем этим делом в квартале, и о дурной славе, упрочившейся за ним среди соседей. И не пропустил он ни одной подробности, и внес в рассказ свой такую горячность, и рассказал обо всем виденном во дворце с такою верой в то, что все это было наваждением от шайтана, что халиф не выдержал и громко расхохотался. Абул Гассан, не зная, чему именно приписать его смех, спросил его:
— Разве тебе нисколько не жаль меня, испытавшего все эти обрушившиеся на мою голову несчастья, что ты еще смеешься надо мною?! Или, быть может, ты думаешь, что я смеюсь над тобой, рассказывая тебе вымышленные происшествия?! Если так, то я сейчас уничтожу твои сомнения и представлю доказательства справедливости того, что рассказал. — И с этими словами он засучил рукава, обнажил плечи и спину и показал таким образом халифу рубцы и красноту своего тела, избитого ударами воловьих жил.