И я, находясь под впечатлением от слов лукавого ученика, сказал себе: «Лечись как следует, о учитель, лечись хорошо за счет учеников своих». И, подумав так, я сказал старосте:
— Ты будешь руководить классом, как будто я там присутствую.
И я принялся жалеть и причитать про себя. А мальчик, оставив меня в таком состоянии, поспешил присоединиться к остальным ученикам, чтобы рассказать о сложившейся ситуации.
И такое положение дел продолжалось целую неделю, в конце которой староста класса принес мне сумму в восемьдесят драхм, сказав при этом:
— Это пожертвование твоих добрых учеников, чтобы госпожа наша могла хорошо ухаживать за тобой.
А я был еще более тронут, чем в первый раз, и сказал себе: «О такой-то, твоя болезнь воистину благословенная болезнь, ведь она приносит тебе столько денег без всякого труда и усилий с твоей стороны и, в общем-то, едва ли причиняет тебе истинные страдания. Так пусть она продлится подольше ради твоего же блага».
И с этого момента я решил притворяться больным, убедившись в том, что дело от этого не страдает, и я говорил себе: «Никогда твои уроки не принесут тебе столько денег, сколько болезнь твоя». И тогда настала моя очередь заставлять других поверить в то, чего не было. И каждый раз, когда старший ученик приходил ко мне, я говорил ему: «Наверное, я умру от голода, потому что мой желудок отказывается от пищи». Однако это было неправдой, ибо никогда еще я не ел с таким аппетитом и не чувствовал себя так хорошо.
И я продолжал так жить некоторое время, пока однажды ученик не вошел как раз в тот момент, где я собирался съесть яйцо. И первым моим движением, когда я увидел его, было сунуть яйцо в рот в страхе, что, найдя меня поглощающим пищу, он заподозрит истину и откроет мой обман. Раскаленное же яйцо во рту причиняло мне нестерпимую боль, а негодник, который, несомненно, кое-что подозревал, вместо того чтобы уйти, продолжал смотреть на меня с сочувствием и потом сказал:
— О учитель наш, твои щеки так опухли и ты, должно быть, очень страдаешь! Наверное, у тебя ужасный абсцесс.
А поскольку глаза у меня от мучений вылезли из орбит и я не отвечал, он сказал мне:
— Надо его вскрыть! С ним надо расправиться!
И он быстро шагнул в мою сторону и хотел было вонзить мне в щеку толстую иглу, но тут я быстро вскочил и побежал на кухню, где выплюнул яйцо, которое сильно обожгло мне щеки. И именно в результате этого ожога, о эмир правоверных, на моей щеке развился настоящий нарыв, и он вызывал невероятные страдания. И тогда привели цирюльника, который разрезал мне щеку, чтобы вскрыть этот нарыв. И именно в результате этой операции мой рот остался разрезанным и поврежденным.
Это то, что касается моего разрезанного и искалеченного рта.
Что же до моей колченогости, то скажу вот что. Несколько оправившись от ожогов, я вернулся в школу, где, как никогда, был строг и суров по отношению к ученикам своим, чьи шалости необходимо было пресекать. И когда поведение одного из них оставляло желать лучшего, я спешил исправлять его ударами палки. Поэтому я научил их такому к себе уважению, что, когда мне случалось чихнуть, они тут же оставляли свои книги и тетради, вскакивали и, скрестив руки, кланялись мне до земли, восклицая: «На здоровье! Благословение!» И я отвечал, конечно: «И вам того же!» И я также научил их тысяче других вещей, столь же полезных, как и поучительных. Ведь мне не хотелось, чтобы деньги, которые давали мне родители на их воспитание, были потрачены зря. И я надеялся таким образом сделать из них прекрасных подданных и респектабельных торговцев.
Так вот однажды в выходной день я повел их на прогулку, и мы прошли чуть дальше обычного. И оттого что мы долго шли, мы все сильно притомились. И поскольку мы как раз подошли к колодцу, я решил спуститься в него, чтобы утолить жажду прохладной водой, которая находилась внутри, и достать из него, если удастся, ведро воды для учеников своих.
И поскольку веревки у нас не было, я взял у учеников все их тюрбаны и, сделав из них довольно длинную веревку, обвязал ею себя за талию и приказал ученикам спустить меня в колодец. И они тотчас повиновались мне. И я повис над отверстием колодца, а они начали осторожно спускать меня, чтобы моя голова не ударилась о каменные стенки. И вот переход от тепла к прохладе и от света к темноте заставил меня чихнуть, и я не мог подавить этот свой чих. А ученики мои то ли непроизвольно, то ли по привычке, то ли по озорству разом отпустили веревку и, как это делали в школе, скрестили руки и воскликнули: