И, заговорив так, красавица насильно притянула меня к себе, и прижалась своим лицом к моему, и страстно приложила свои губы к моим губам. И я, о господин мой, хотя такое приключение случилось со мной впервые, почувствовал при этом прикосновении, как яростно живет во мне дитя моего отца, и я, обняв юницу, обмякшую в моих руках, поцеловал ее и вытащил свое дитя, поднеся его к ее гнезду. Но при виде этого, вместо того чтобы, загоревшись, задвигаться, красавица вдруг отпрянула и грубо оттолкнула меня, издав испуганный возглас. И едва я успел вернуть малыша на место, тотчас увидел, как из зарослей роз выбежало десять юниц, которые подбежали к нам, хохоча в голос.
И по их виду, о мой повелитель, я понял, что они всё видели и всё слышали и что молодая особа, о которой идет речь, забавлялась на мой счет и использовала меня только в насмешку, с очевидной целью рассмешить своих спутниц. И к тому же в мгновение ока все девушки оказались вокруг меня, и они смеялись и прыгали, как прирученные лани.
И, смеясь, они смотрели на меня глазами, полными озорства и любопытства, и, перебивая друг друга, говорили той, которая первая заговорила со мной:
— О сестра наша Каирия, ты преуспела! О, как ты преуспела!
— Каким он был красивым ребенком!
— И таким живым!
— И шустрым!
— И возбужденным!
— И галантным!
— И очаровательным!
— И большим!
— И он хорошо себя чувствовал!
— И бравым!
— И удивительным!
— И царственным!
И тут они все разразились хохотом и долго смеялись, а я был на грани смущения и растерянности. Ибо за всю жизнь свою, о господин мой, я не смотрел прямо женщине в лицо и не находился в женском обществе. А все они были дерзкими и нахальными, и о примерах такой нескромности я никогда не слышал. И я оставался там среди их веселья, сбитый с толку, пристыженный и с вытянувшимся носом, как последний глупец.
Но тут вдруг из зарослей роз вышла, как луна на рассвете, двенадцатая отроковица, появление которой неожиданно прекратило все хихиканья и насмешки. И красота ее была столь велика, что заставляла склоняться на ее пути стебли цветов. И она подошла к нашей группе, которая расступилась при ее приближении, и, внимательно посмотрев на меня, сказала:
— Воистину, о Хасан из Дамаска, твоя дерзость — великая дерзость, и твое покушение на юницу, которую ты здесь встретил, заслуживает наказания. Но клянусь своей жизнью! Как жаль мне твою молодость и красоту!
Тогда юница, которая была причиной всей этой истории и которая называла себя Каирией, подошла, поцеловала руку говорящей и сказала ей:
— О госпожа наша Зулейка, клянусь твоей драгоценной жизнью! Прости ему его поползновение, которое является лишь доказательством его порывистости! Его судьба в твоих руках! Неужели мы должны оставить его или же нам следует прийти на помощь этому прекрасному нападающему, этому совершителю покушений на юных девственниц?!
При этом та, которую звали Зулейкой, на мгновение задумалась и ответила:
— Ну что ж, на сей раз мы прощаем его, раз ты сама, перенесшая его покушение, ходатайствуешь за него! Да будет спасена его голова и да будет избавлен он от опасности, в которой очутился! И даже надо, чтобы он запомнил девушек, которые над ним потешались, и мы постараемся, чтобы приключение этой ночи закончилось для него немного приятнее, поэтому давайте возьмем его с собой и впустим в наши личные покои, которые до сих пор никто из мужчин не нарушал своим присутствием!
И, сказав это, она сделала знак одной из девушек и ее спутницам, которые тотчас же исчезли под кипарисами, чтобы через мгновение вернуться, неся в руках отрез шелка. И она разложила у ног моих эти шелка, которые превратились в прелестное женское платье, и все они помогли мне облачиться в эту одежду. И, замаскированный таким образом, я смешался с их группой, и, пробравшись через заросли, мы добрались до их апартаментов и вошли в приемную залу, отведенную для гарема. Она вся была отделана ажурным мрамором и инкрустирована жемчугом и бирюзой, и девушки шепнули мне на ухо, что это та самая зала, где единственная дочь царя имеет обыкновение принимать своих посетительниц и подруг. А еще они открыли мне, что единственной дочерью царя была не кто иная, как сама принцесса Зулейка.
И я заметил, что посреди этого красивого обширного зала стояло двадцать больших парчовых подставок, расположенных по кругу на большом ковре. И тут все девушки, которые ни на минуту не переставали незаметно подшучивать надо мной и бросать на меня сияющие взгляды, принялись по порядку усаживаться на эти парчовые подставки, а меня заставили сесть посреди них, как раз напротив самой принцессы Зулейки, которая смотрела на меня глазами, от которых трепетала душа моя.