Тогда Зулейка приказала подать прохладительные напитки — и тут же появились шесть новых рабынь, не менее красивых и богато одетых, и они стали предлагать нам на золотых подносах шелковые салфетки, а еще десять следовали за ними с большими фарфоровыми вазами, один вид которых уже был освежающим.
В эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Они стали предлагать нам на золотых подносах шелковые салфетки, а еще десять следовали за ними с большими фарфоровыми вазами, один вид которых уже был освежающим. И они подали нам эти вазы, в которых были холодный шербет, простокваша и варенье с кедровыми орешками, ломтиками огурцов и лимонов. И принцесса Зулейка налила себе первой, и той же золотой ложкой, которую поднесла к губам, предложила мне немного варенья и кусочек лимона, а потом — новой ложкой — простоквашу. Потом та же самая ложка несколько раз переходила из рук в руки, так что все девушки раз за разом пробовали эти превосходные угощения, пока в фарфоровых вазах ничего не осталось. И тогда рабыни поднесли нам ароматные вина в хрустальных кубках.
И беседа наверняка не стала бы такой оживленной, если бы мы не перепробовали все сорта вин. И я удивлялся смелости речей этих молодых девушек, которые смеялись всякий раз, когда одна из них произносила громкую и содержательную шутку насчет ребенка моего отца, вид которого волновал их в высшей степени. И прелестная Каирия, против которой было направлено мое покушение, уже не держала на меня никакой обиды и не была настроена против меня. Она смотрела на меня, улыбаясь, и давала понять языком глаз, что прощает мне тогдашнюю мою живость в зарослях роз. А я, со своей стороны, время от времени поднимал на нее глаза, а затем резко опускал их, как только замечал, что она смотрит на меня, ибо, несмотря на все усилия, которые я прилагал, чтобы на моем лице появилась какая-либо уверенность, я продолжал испытывать среди этих необыкновенных молодых девушек сильное смущение. А принцесса Зулейка и ее спутницы, прекрасно это понимавшие, всячески старались приободрить меня. И наконец Зулейка сказал мне:
— Когда же ты, о друг наш Хасан из Дамаска, решишься дышать свободно и наконец расслабишься? Неужели ты думаешь, что эти невинные девушки являются пожирательницами человеческой плоти? И разве ты не знаешь, что ничем не рискуешь в покоях царской дочери, куда никогда ни один евнух не посмеет проникнуть без разрешения? Поэтому забудь на мгновение, что ты разговариваешь с принцессой Зулейкой, и представь себя беседующим с простыми девушками, дочерьми мелких торговцев из Шираза! Подними голову, о Хасан, и взгляни в лицо всем этим молодым и очаровательным юницам! И, осмотрев их с величайшим вниманием, поспеши сказать нам откровенно, не боясь обидеть нас, какая из нас больше всего тебе нравится!
Однако эти слова принцессы Зулейки, о царь времен, вместо того чтобы придать мне мужества и уверенности, только усилили мое смятение и смущение, и я лишь бормотал бессвязные слова, чувствуя, как от избытка чувств у меня на лице разливается румянец. И в тот момент мне хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. И Зулейка, видя мое недоумение, сказал мне:
— Я вижу, о Хасан, что прошу тебя о том, что приводит тебя в смущение. Ибо, без сомнения, ты боишься, что, заявив о своем предпочтении одной, ты вызовешь недовольство всех остальных, которые тебя возненавидят за это. Что ж, знай, что ты ошибаешься, если такой страх заслоняет разум твой. Знай, что я и мои спутницы так сплочены и между нами существуют такие нежные узы, что любой мужчина, что бы он ни делал с одной из нас, не сможет изменить наших взаимных чувств. Так что изгони из своего сердца страхи, которые делают его таким осторожным, и осмотри всех по своему усмотрению; и если даже ты пожелаешь, чтобы мы все обнажились перед тобой, скажи это без стеснения, и мы примем твой приказ над нашими головами и перед нашими глазами. Но только поспеши сообщить нам, кто станет избранницей твоей.
Тогда ко мне, о мой повелитель, после этих ободряющих слов вернулось мужество, и, хотя спутницы Зулейки были совершенно прекрасны, что было нетрудно заметить и самому неопытному глазу, а сама принцесса Зулейка была по крайне мере столь же прекрасна, как и ее юные подруги, мое сердце страстно желало ту, от которой так сильно взволновался ребенок моего отца в саду роз, — восхитительную Каирию, любимую подругу Зулейки. Однако я был осторожен раскрывать эти чувства, несмотря на все свое желание и на ободряющие слова Зулейки, ведь так я рисковал навлечь на свою голову обиды всех прочих девственниц. И только когда я осмотрел их всех с величайшим вниманием, я повернулся к принцессе Зулейке и сказал ей: