И когда султан-дервиш с растроганным сердцем принял это дружеское предложение, султан Махмуд прибавил:
— О брат мой и друг, знай в свою очередь, что и в моей жизни была одна история. И история эта столь удивительна, что, будучи записана иглою во внутреннем уголке глаза, она могла бы послужить спасительным уроком для тех, кто с уважением читал бы ее. И я хочу без промедления рассказать тебе ее, чтобы ты знал с самого же начала нашей дружбы, кто я есть и кем я был.
И султан Махмуд, собрав свои воспоминания, рассказал султану-дервишу, ставшему его другом, следующее:
ИСТОРИЯ ЮНОШИ-ОБЕЗЬЯНЫ
Знай, о брат мой, что начало моей жизни совершенно подобно концу твоей, ибо если ты, будучи вначале султаном, закончил тем, что облачился в одеяние дервиша, то я сделал совсем обратное. Ибо я сначала был дервишем, и беднейшим из всех дервишей, и только потом сделался правителем, воссев на трон египетского султаната.
И действительно, я был рожден от крайне бедного отца, который по ремеслу своему был поливальщиком улиц. И по целым дням он носил на своей спине мех из козьей кожи с водой и, склоняясь под своей ношей, поливал землю перед лавками и домами за крайне скудную плату. И я сам, лишь только достиг рабочего возраста, помогал ему в его обязанностях, и я носил на своей спине мех из козьей кожи с водой, соответствовавший моим силам или даже более тяжелый, чем следовало бы. И когда мой отец скончался по милосердию своего Господа, всем наследством, всем моим достоянием и богатством оказался мех из козьей кожи для поливки улиц. И я был вынужден для поддержания своего существования исполнять ремесло моего отца, очень чтимого купцами, перед лавками которых он поливал землю, и привратниками богатых господ.
Но, о брат мой, спина сына не всегда столь же крепка, как спина отца его, и вскоре я вынужден был — поскольку большой отцовский мех был тяжел — отказаться от тяжкого труда поливки улиц, чтобы не переломать себе кости или не увидеть себя горбатым. И, не имея ни имущества, ни состояния, ни даже духу всего этого, я мог только сделаться дервишем и протягивать руку свою перед прохожими во дворах мечетей и в общественных местах. И когда наступала ночь, я растягивался во всю длину свою у дверей мечети моего квартала и засыпал, утолив сначала голод скудным подаянием, полученным за день, и говоря, как все несчастные моего рода: «Завтрашний день, если соизволит Аллах, будет счастливее этого».
И я не забывал, что на земле неизбежно приходит час каждого человека и что мой час придет рано или поздно, хочу я этого или нет. Но самое важное — не быть рассеянным или сонным, когда он наступит. И эта мысль не покидала меня, и я бодрствовал над нею, как собака над дичью.
Но, выжидая, я жил жизнью бедняка, в нищете и убожестве, не зная никаких удовольствий существования. И вот лишь только я впервые почувствовал у себя в руках пять драхм, — неожиданный дар одного щедрого господина, у дверей которого я просил милостыню в день его свадьбы, — и лишь только я увидел себя обладателем этой суммы, я решил прежде всего хорошенько поесть и доставить себе какое-нибудь деликатное удовольствие. И, держа в своей руке эти благодатные пять драхм, я побежал на главный базар, приглядываясь и принюхиваясь по сторонам, чтобы остановить свой выбор на чем-нибудь, что я должен был купить.
И вдруг я услышал на базаре громкий взрыв хохота…
В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.
А когда наступила
она сказала:
И вдруг я услышал на базаре громкий взрыв хохота и увидел толпу людей с веселыми лицами и с раскрытыми ртами, собравшихся вокруг какого-то человека, который вел за конец цепи большую молодую обезьяну с розовым задом. И эта обезьяна, все время ступая вкривь и вкось, делала глазами, лицом и руками многочисленные знаки всем окружающим с очевидной целью позабавиться на их счет и получить фисташек, гороха и орехов.
И я, увидав эту обезьяну, сказал себе: «Йа Махмуд, кто знает, не привязана ли твоя участь к шее этой обезьяны? Вот ты теперь обогатился пятью серебряными драхмами, которые ты можешь истратить на свой желудок, и этого хватит на один раз, или на два раза, или самое большее на три раза. Не сделаешь ли ты лучше, купив на эти деньги эту обезьяну у ее владельца, чтобы потом показывать ее и верным образом зарабатывать себе ежедневное пропитание, вместо того чтобы влачить по-прежнему эту нищенскую жизнь у врат Аллаха?»