И я пребывал в состоянии, близком к смерти, в течение семи дней и семи ночей, после которых благодаря трогательной заботе, оказанной мне моим покровителем, визирем царя Сабур-шаха, я вернулся к жизни с душой, полной скорби, и сердце мое забилось, окончательно отвернувшись от жизни. И не в силах больше оставаться в этом дворце, омраченном скорбью о моей возлюбленной, я решил тайно бежать оттуда при первой же возможности, чтобы погрузиться в одиночество в местах, где присутствует лишь Аллах и дикая трава.
И как только сгустилась ночная тьма, я собрал все, что было у меня самого ценного — алмазы и самоцветы, — и подумал: «Уж лучше бы судьба распорядилась так, чтобы я умер тогда на ветке старого дерева в Дамаске, в саду отца моего, вместо того чтобы вести теперь жизнь, полную скорби и боли, более горькую, чем мирра». И я воспользовался отсутствием своего покровителя, чтобы выскользнуть из дворца и из города Шираза в поисках одиночества подальше от обитаемых земель.
И я шел не останавливаясь всю ночь и весь следующий день, и ближе к вечеру, остановившись на обочине дороги рядом с источником, я услышал позади себя конский топот и увидел в нескольких шагах от себя молодого всадника, чье лицо, освещенное румянцем закатного солнца, показалось мне более красивым, чем лицо ангела Ридвана[62]. И он был облачен в великолепные одежды, какие носят только эмиры и сыновья царей. И он взглянул на меня и только махнул рукой в знак благочестивого приветствия, не произнеся обычного «салам», принятого между мусульманами. И я, вернув ему таким же образом приветствие, подумал: «Как жаль, что этот замечательный юноша — неверующий!» Однако, несмотря на это, я пригласил его отдохнуть и напоить его коня, сказав ему:
— О господин, да будет для тебя вечерняя прохлада и да будет вкусна эта вода для твоего усталого благородного скакуна!
И при этих словах он улыбнулся и, спрыгнув на землю, привязал коня за уздечку поближе к источнику, потом подошел ко мне и вдруг обнял меня и поцеловал с особенным пылом. А я, удивленный и одновременно очарованный, посмотрел на него внимательнее и громко вскрикнул, узнав в этом юноше свою любимую Зулейку, которую я считал лежащей под могильным камнем.
И какими словами, о мой повелитель, я могу теперь рассказать тебе о счастье, которое наполняет душу мою, когда я нашел свою Зулейку?! Мой язык успеет обрасти шерстью, прежде чем я смогу дать тебе представление о том, насколько была сильна радость, наполнившая наши сердца в эти блаженные мгновения! Мне достаточно сказать тебе, что, после того как мы долго пролежали в объятиях друг друга, Зулейка рассказала мне обо всем, что произошло за все эти дни моей недавней боли. И тогда я понял, что благодаря указу царя, отца своего, она оказалась под строгим надзором и что тогда, предпочитая жизнь плену, в котором оказалась, она изобразила собственную смерть и благодаря пособничеству фаворитки своей смогла выйти из дворца, чтобы следить за каждым моим движением издалека и таким образом быть уверенной в любви моей. И она захотела жить со мною вдали от великих мира сего, всецело посвятив себя моему счастью. И мы провели ночь в общих наслаждениях под оком неба. А на следующий день мы сели вместе на коня и отправились в путь, который вел в мою страну. И Аллах даровал нам безопасность в пути, и мы благополучно прибыли в Дамаск, где судьба привела меня в твое присутствие, о царь времен, и сделала меня визирем твоей державы.
Такова моя история. Но Аллаху все известно лучше нас!
— Но не думай, о счастливый царь, — продолжала Шахерезада, — что эту историю о принцессе Зулейке можно сравнить с короткими историями о беспечном отрочестве из книги «Очаровательные истории о молодых людях».
И, не дав царю Шахрияру времени высказать свое мнение по поводу истории принцессы Зулейки, она сказала:
Я, удивленный и одновременно очарованный, посмотрел на него внимательнее и громко вскрикнул, узнав в этом юноше свою любимую Зулейку.
62