И, размышляя таким образом, я улучил минуту, когда толпа поредела, приблизился к владельцу обезьяны и сказал ему:
— Не хочешь ли ты продать мне эту обезьяну вместе с цепью за три серебряные драхмы?
И он отвечал мне:
— Она мне самому стоила десять звонких драхм, но для тебя я согласен уступить ее за девять!
— Четыре!
— Семь!
— Четыре с половиной!
— Последнее слово — пять! И молись за пророка!
— Да будут над ним благословение, молитва и мир Аллаха! Я принимаю цену — вот пять драхм!
И, разжав пальцы, которыми я держал свои пять драхм в кулаке, я передал ему эту сумму, все мое имущество и весь мой капитал, и в свою очередь получил от него большую молодую обезьяну, и повел ее за конец цепи.
Но тут я рассудил, что у меня нет ни жилища, ни какого-либо другого убежища, где бы я мог укрыть ее, и что мне нечего было и думать пройти вместе с ней во двор мечети, где я жил на открытом воздухе, так как теперь стражи отгоняли меня, осыпая крупной бранью меня и мою обезьяну. И тогда я направился к старому, полуразрушенному дому, у которого стояло прямо не более трех стен, и остановился здесь, чтобы провести ночь со своей обезьяной. И голод начал жестоко терзать меня, и к этому голоду присоединилось еще подавленное желание, которое я не мог удовлетворить лакомствами рынка и которое я и впредь не мог смягчить, так как приобретение обезьяны отняло у меня все. И мое затруднительное положение, уже и без того крайнее, теперь ухудшилось вдвое заботой о пропитании моего компаньона, будущего кормильца моего.
И я уже начал сожалеть о своей покупке, как вдруг увидел, что моя обезьяна встряхивается, производя различные странные движения. И в то же мгновение, прежде чем я успел отдать себе отчет в этом, я увидел вместо гнусного животного с лоснящимся задом юношу, прекрасного, как луна в четырнадцатый день. И в жизни своей я еще не видел создания, которое могло бы сравниться с ним по красоте, грации и изяществу. И, стоя в очаровательной позе, он обратился ко мне, говоря голосом сладким, как сахар:
— Махмуд, ты только что истратил, чтобы купить меня, пять серебряных драхм, которые составляли весь твой капитал и всю твою надежду, и вот теперь, в эту самую минуту, ты не знаешь, как раздобыть что-нибудь съестное, чтобы подкрепиться мне и тебе.
И я отвечал:
— Клянусь Аллахом, ты говоришь правду, о юноша! Но что все это значит? И кто ты? И откуда ты явился? И чего ты хочешь?
И он сказал мне, улыбаясь:
— Махмуд, не задавай мне никаких вопросов. Но возьми лучше вот этот золотой динар и купи всего, что необходимо для нашего угощения. И знай, Махмуд, что твоя судьба действительно, как ты и думал, привязана к моей шее и что я явился, чтобы принести тебе счастье и благоденствие. — Потом он прибавил: — Но поспеши, Махмуд, пойти купить чего-нибудь поесть, потому что мы оба голодны, и я и ты!
И я тотчас же исполнил его приказание, и мы не замедлили приняться за нашу трапезу наивысшего достоинства, первую в этом роде со дня моего рождения. И когда уже наступила глубокая ночь, мы улеглись рядом друг с другом. И, рассуждая, что он, конечно, изнежен более моего, я укрыл его своим старым кафтаном из верблюжьей шерсти. И он тут же заснул возле меня, как будто он никогда в жизни не жил иной жизнью. И я не осмеливался сделать ни малейшего движения, чтобы не потревожить его и чтобы он не подумал, что у меня есть какие-либо намерения относительно него, и не принял опять прежнего своего вида большой обезьяны с голым задом. И клянусь моей жизнью, я нашел, что между нежным прикосновением к телу этого юноши и к козьей коже меха, служившего мне изголовьем, поистине была большая разница! И я, в свою очередь, тоже заснул, думая о том, что я сплю рядом с судьбой своей. И я благословил Творца, пославшего мне ее под видом столь прекрасным и обольстительным.
И вот на следующий день юноша, поднявшись раньше меня, разбудил меня и сказал:
— Махмуд! После этой тяжелой ночи тебе уже пора пойти купить для нас какой-нибудь дворец, один из лучших дворцов этого города! И ты можешь тратить деньги без всякого опасения и покупать и мебель, и ковры, самые дорогие и великолепные, какие только ты найдешь на базаре.
И я отвечал, что слушаю и повинуюсь, и исполнил, не теряя времени, все его распоряжения.
И вот когда мы водворились в нашем новом жилище, которое было наиболее роскошным во всем Каире и за которое собственнику его было заплачено десять кошельков по тысяче золотых динаров, юноша сказал: