И, подумав так, я не ответил ни слова, и зашагал за ослом, который нес на своей спине всю тяжесть, лежащую на душе моей и на жизни моей.
Однако в пути человеческая душа, которой дорога жизнь, предложила мне во избежание смерти план, о котором я до сих пор и не помышлял. И я не преминул немедленно привести его в исполнение.
И как только мы подошли к подножию горы и моя жена спустилась со спины осла, я сказал ей:
— Послушай, о женщина! Поскольку от тебя уже ничего нельзя скрыть, я хочу тебе признаться, что веревка, которую мы только что купили, вовсе не предназначена для того, чтобы вязать дрова и хворост, она должна послужить для того, чтобы навеки обогатить нас.
И пока жена моя пребывала во власти удивления, которое вызвало это неожиданное заявление, я подвел ее к отверстию старого колодца, высохшего много лет назад, и сказал ей:
— Ты видишь этот колодец? Ну так вот, в нем и находится наша судьба, и с помощью этой веревки я собираюсь ее вытянуть. — И поскольку дочь моего дяди все еще находилась в состоянии недоумения, я добавил: — Да, клянусь Аллахом! Я недавно открыл сокровище, спрятанное в этом колодце, об этом было написано в книге судеб о судьбе моей. И сегодня настал день, когда я должен спуститься за ним. Поэтому-то я решился просить тебя купить мне эту веревку.
Однако, едва я произнес эти слова о сокровище и спуске в колодец, то, что я задумал, осуществилось в полной мере, ибо жена моя воскликнула:
— Нет, клянусь Аллахом! Я спущусь туда сама. И ты никогда не сможешь единолично завладеть этим сокровищем. Да и к тому же я вряд ли поверю в твою честность.
И она тотчас откинула вуаль и сказала мне:
— Пойдем, поспеши обвязать меня этой веревкой и спусти в этот колодец!
И я, о господин мой, несколько раз возразив только для вида и вытерпев несколько оскорблений за мою нерешительность, вздохнул и сказал:
— Да будет сделано это по воле Аллаха и по твоей воле, о дочь добрых людей!
И я крепко обвязал ее веревкой, пропустив ее под руки, и позволил ей спуститься в колодец. А когда почувствовал, что она добралась до дна, я отпустил веревку и оставил ее на дне колодца. И я вздохнул с удовлетворением, свободно, как не вздыхал с тех пор, как выбрался из материнского чрева. И я крикнул этой несчастной:
— О дочь добрых людей, будь благоразумна и оставайся там, пока я не приду за тобою!
И, не заботясь о ее ответе, я спокойно вернулся к своей работе и принялся петь, чего со мной давно не случалось. И я был так счастлив, что мне показалось, у меня отрасли крылья, и я чувствовал себя легким, как птица.
И, избавившись таким образом от причины всех своих невзгод, я смог наконец вкусить аромат спокойствия и покоя. Но по прошествии двух дней я подумал в душе своей: «Йа Ахмад, закон Аллаха и Его посланника — да пребудет над ним молитва и благословение! — не позволяет отнимать жизнь у существа, сотворенного по Его образу и подобию. А ты, бросив дочь своего дяди на дно колодца, рискуешь оставить ее умирать от голода. Конечно, такое существо заслуживает и худшего обращения, но не стоит тебе обременять душу свою ее смертью, тебе надо вытащить ее из колодца. И к тому же, скорее всего, это приключение навсегда исправит ее дурной характер».
И, будучи не в силах устоять перед этим голосом совести своей, я направился к колодцу и крикнул дочери моего дяди, спуская ей новую веревку:
— Эй, держи! Поспеши обвязать себя этой веревкой — и я тебя вытащу! Надеюсь, этот урок исправит тебя!
И поскольку я почувствовал, что веревку сразу схватили на дне колодца, я выждал некоторое время, чтобы дать супруге своей время надежно обвязаться ею. После чего я почувствовал, что она подергивает веревку, мол, готова, и я с большим трудом поднял ее, настолько велика была тяжесть, привязанная к концу этой веревки. И каково же было мое удивление, о эмир правоверных, когда я увидел, что к этой веревке привязана вовсе не дочь моего дяди, а огромный джинн вполне мирного вида…
Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и, преисполненная скромности, не проговорила больше ни слова.
А когда наступила
она сказала:
То каково же было мое удивление, о эмир правоверных, когда я увидел, что к этой веревке привязана вовсе не дочь моего дяди, а огромный джинн вполне мирного вида, который, как только выбрался из колодца, поклонился мне и сказал: