Сказал он так и, не желая ничего слушать, поскакал на своем коне по дороге, ведущей в Индию.
И ехал он двадцать дней и двадцать ночей по пустынным местам, где виднелась только трава и где присутствовал один лишь Аллах.
И на двадцать первый день своего пути приехал он на луг у подошвы горы.
И на этом лугу росло дерево. И под деревом сидел старый-престарый шейх. И лицо этого шейха исчезало под его длинными волосами, густыми бровями и бородой, необычайно длинной и белой, как вычесанная шерсть. Руки и ноги у него были необыкновенно худы. На пальцах рук и ног ногти были чрезвычайной длины. Левой рукой он перебирал четки, а правую держал неподвижно на высоте лба, с поднятым по обряду пальцем во свидетельство единства Всевышнего. Это, без сомнения, был старый отшельник, удалившийся от мира, кто знает, сколько времени тому назад.
А так как он и был первым встреченным Фаридом человеком в этот двадцать первый день его пути, то царевич Фарид слез с лошади и, держа ее на поводу, приблизился к шейху и сказал ему:
— Мир тебе, о святой человек!
И старик ответил ему тем же, но голос его так заглушался густотой усов и бороды, что царевич Фарид не мог разобрать слов.
Тогда Фарид, остановившийся лишь для того, чтобы получить сведения о том, зачем приехал из своего далекого края, сказал себе: «Нужно же разобрать то, что он скажет».
И достал он из своего дорожного мешка ножницы и сказал шейху:
— О достопочтенный дядя, позволь мне позаботиться немного о тебе, так как ты не мог сделать этого сам, будучи погружен в святые мысли!
А так как со стороны шейха не последовало ни отказа, ни сопротивления, то Фарид принялся стричь и подравнивать ему бороду, усы, брови, волосы, ногти, так что шейх помолодел по крайней мере на двадцать лет. И, оказав эту услугу старику, он по обычаю цирюльников сказал ему:
— Да освежит это тебя и да послужит наслаждением!
Когда шейх был облегчен от лишней тяжести, он выказал крайнее удовольствие и улыбнулся путешественнику. А затем сказал голосом более ясным и чистым, нежели голос ребенка:
— Да снизойдет на тебя благословение Аллаха, о сын мой, за благодеяние, оказанное старику! И кто бы ты ни был, о добродетельный путник, я готов помочь тебе моим опытом и советом!
Фарид же поспешил ответить ему:
— Я приехал из весьма далекого края искать Говорящую Птицу, Поющее Дерево и Воду Золотые Струи. Не можешь ли сказать мне, где их найти? И не знаешь ли чего о них?
При этих словах молодого путешественника шейх от сильного волнения перестал перебирать свои четки. И ничего не ответил. Фарид же спросил:
— Добрый дядюшка, почему же ты ничего не говоришь? Скажи поскорее, знаешь ты что-нибудь или нет, чтобы не остыла здесь моя лошадь!
И шейх сказал наконец:
— Конечно, о сын мой, я знаю место, где находятся эти предметы, и знаю дорогу, ведущую к ним. Но ты оказал мне такую великую в моих глазах услугу, что я, со своей стороны, не могу решиться подвергнуть тебя страшным опасностям такого предприятия. — И он прибавил: — Ах, сын мой, поспеши лучше назад и возвратись в свой родной край! Сколько уже до тебя прошло здесь молодых людей, и никто из них не вернулся!
Фарид же, не теряя мужества, ответил:
— Добрый дядя, укажи мне только путь и не беспокойся обо всем остальном. Аллах дал мне руки, умеющие защитить своего владельца.
Шейх же, растягивая слова, спросил:
— Но как защитят они его от невидимого, о дитя мое, когда руки невидимого насчитываются тысячами тысяч?
Фарид взмахнул головой и ответил:
И под деревом сидел старый-престарый шейх. И лицо этого шейха исчезало под его длинными волосами, густыми бровями и бородой, необычайно длинной и белой.
— Силой и мощью владеет один Аллах, нами прославляемый, о почтенный шейх! Судьба моя связана со мной, и, если убегу от нее, она погонится за мной! Скажи же мне, так как тебе это известно, что остается мне сделать? Этим ты окажешь мне великую услугу.
Когда сидевший под деревом старик увидел, что нельзя отговорить молодого путешественника от его предприятия, он опустил руку в привязанный к поясу мешок свой и вытащил из него шарик из красного гранита.
В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.
А когда наступила