Но кади возражал:
— Довольно бесполезных слов! Ты будешь говорить что хочешь уже дома! Ступай за мной!
И он пошел вперед, размахивая руками, крича и изливая желчь свою, но не обращаясь, однако, прямо к супруге своей, которая молча следовала за ним на расстоянии десяти шагов.
И когда они пришли домой, кади запер супругу свою в верхней комнате, а сам пошел звать четырех шейхов околотка и четырех законных свидетелей, а также и всех, кого только встретил из соседей. И он привел всех их в комнату с ларем, где заперта была супруга его и где все они должны были стать свидетелями того, что произойдет.
Когда кади и все сопровождавшие его вошли в комнату, то увидели молоденькую девушку, все еще окутанную покрывалом своим, которая, забравшись в самый отдаленный угол, говорила сама с собою, но так, чтобы все слышали ее. И она говорила:
— О, злополучие наше! Увы! Увы! Бедный супруг мой! Это нездоровье свело его с ума! Несомненно, он наверное совсем сошел с ума, что осыпает меня такими ругательствами и вводит в гарем чужих мужчин! О, горе нам! Чужие в гареме нашем, чужие будут смотреть на меня! Увы! Увы! Он помешался, совсем помешался!
И в самом деле, кади был в таком бешенстве и в таком возбуждении, и лицо его было так желто, с трясущейся бородой и горящими глазами, что он действительно имел вид больного горячкой, был как в бреду. И потому некоторые из сопровождавших его старались успокоить его и советовали ему прийти в себя; но слова их лишь еще больше раздражали его, и он кричал им:
— Входите, входите! Не слушайте ее, негодную! Не поддавайтесь сетованиям коварной! Вы сейчас увидите! Вы увидите! Это последний день ее! Это час расправы! Входите, входите!
Когда же все наконец вошли, кади запер дверь и направился к ларю для тюфяков, снял крышку с него — и тут маленький осленок высунул голову, повел ушами, посмотрел на всех своими большими кроткими черными глазами, шумно втянул воздух и, подняв хвост и держа его совершенно вертикально, принялся кричать от радости, что снова видит свет, призывая мать свою.
Увидав это, кади дошел до последней степени гнева и бешенства и почувствовал сильные судороги и спазмы во всем теле; и он вдруг устремился к супруге своей, собираясь задушить ее.
Она же принялась кричать, бегая по комнате:
— Клянусь Аллахом! Он хочет задушить меня! Остановите полоумного, о мусульмане! На помощь!
И присутствующие, действительно видя пену бешенства на губах кади, не сомневались более в его сумасшествии и встали между ним и супругой его и, крепко схватив, сильно удерживали его на ковре, в то время как он бормотал какие-то невнятные слова и пытался вырваться от них, чтобы убить жену свою. И шейх околотка, чрезвычайно огорченный тем, что видит кади города в таком состоянии, видя буйное безумие его, не мог все же не сказать присутствующим:
— Нужно, увы, держать его неподвижным, как сейчас, до тех пор, пока Аллах не успокоит его и не возвратит ему разум!
И все воскликнули:
— Да исцелит его Аллах! Такой почтенный человек! Какая тяжелая болезнь!
А некоторые говорили:
— Как можно ревновать к осленку!
Другие же спрашивали:
— Каким образом попал этот осленок в ларь для тюфяков?
А другие говорили:
— Увы! Ведь это он сам запер там этого ослика, приняв его за мужчину!
И шейх околотка прибавил в заключение:
— Да поможет ему Аллах и да избавит Он его от лукавого!
И все ответили:
— Да избавит Он нас от лукавого!
И все разошлись по домам, за исключением тех, которые держали кади недвижимым на ковре. Но и этим недолго пришлось оставаться там, ибо злосчастного кади вдруг снова охватил такой приступ бешенства и ярости и он принялся так громко кричать какие-то непонятные слова и так безумно отбиваться, пытаясь опять наброситься на супругу свою, которая издали делала ему втихомолку рожи и насмешливые знаки, что жилы у него на шее лопнули и он умер, выплюнув целый поток крови. Да примет его Аллах в сострадании Своем! Ибо он был не только неподкупным судьей, но оставил супруге своей, молодой девушке, столько богатств, что она могла жить в довольстве и выйти замуж за юного писца, которого она любила и который любил ее.
И, рассказав эту историю, рыбак, потребитель гашиша, видя, что султан слушает его с восхищением, сказал себе: «Я еще кое-что расскажу ему».