И вода в этом бассейне от малейшего прикосновения и даже от прикосновения одного только изображения этих четырех цветов дрожала и волновалась даже тогда, когда умолкала музыкальная струя и переставал падать дождь бриллиантов, и четыре цветка, сознавая свою красоту, клонились, улыбаясь, на своих стебельках и внимательно смотрели друг на друга.
И ничто не украшало эту прохладную залу из белого мрамора, за исключением этих четырех видов цветов вокруг бассейна. И восхищенный взор останавливался на них, не требуя ничего более.
И вот когда халиф и его спутник уселись на диване, покрытом хорасанскими коврами, хозяин после новых пожеланий благоденствия пригласил их разделить с ним трапезу, состоявшую из многих превосходных блюд, которые служители приносили на золотых подносах и расставляли на бамбуковых табуретах. И трапеза протекала в сердечности, какую друзья высказывают по отношению к своим друзьям, и по знаку хозяина была оживлена приходом четырех юниц, видом своим подобных лунам; и первая из них играла на лютне, вторая — на цимбалах, третья была певица, и четвертая — танцовщица. И в то время как они музыкой, пением и грацией движений дополняли гармонию этой залы и очаровывали ее воздух, хозяин и двое его приглашенных отведывали из кубков различные вина и наслаждались сорванными вместе с ветками фруктами, столь прекрасными, что они могли произрастать только на деревьях рая.
И рассказчик Ибн-Хамдун, хотя и привык к роскошной обстановке своего повелителя, почувствовал, что душа его приходит в экстаз от благородных вин и от всей совокупности этих красот, повернулся с вдохновенными глазами к халифу и с кубком в руке продекламировал стихи, зародившиеся в нем при ожившем воспоминании о юном друге, которым он обладал. И своим прекрасным ритмичным голосом он прочел:
И, закончив свою импровизацию, рассказчик Ибн-Хамдун поднял глаза на халифа, чтобы увидеть по его лицу, какое впечатление произвело его стихотворение. Но вместо удовлетворения, которое он привык видеть, он заметил столь сильное выражение недовольства и такой сосредоточенный гнев, что у него выпал из руки кубок, полный вина. И он затрепетал в душе своей; и он подумал уже, что погиб безнадежно, но в то же время заметил, что халиф даже не слушал его стихотворение; и увидел он, что глаза его блуждают, точно растерявшись над раскрытием какой-то неразрешимой задачи. И он сказал себе: «Ради Аллаха! Только мгновение тому назад лицо его сияло весельем, и вот уже оно омрачено неудовольствием, и никогда не видел я еще его таким гневным. И я, привыкший читать его мысли по выражению лица его и угадывать его чувства, не знаю теперь, чему приписать эту внезапную перемену. Да удалит Аллах нечистого и да охранит нас от его козней!»
И вот пока он мучился таким образом, пытаясь догадаться о причинах этого гнева, халиф устремил на своего хозяина взгляд, исполненный недоверия, и в противность всем правилам гостеприимства и наперекор обычаю, требующему, чтобы хозяин и гости никогда не расспрашивали друг друга об их именах и достоинствах, он спросил у хозяина этого места голосом, силу которого он старался сдержать: